___Тициан Вечеллио продолжал следовать завету учителя, смиренно трудясь, не подавая знаков во вне, пока не оказалась при смерти его служанка, мать двоих его детей, боясь потерять которую, он и вызвал священника: венчание, бывает, вершит  чудеса…  В эти счастливые годы создает первый самостоятельный шедевр - «Вознесение Девы Марии», десятилетием позже рефлексом отразившийся в головокружительном куполе Пармского собора кисти Корреджо, достоинства которого в беседе с  монахами, явившимися принимать работу, определил советом перевернуть его и наполнить монетами… «Вакх и Ариадна» и «Вакханалия» - словно картины одной истории; Вакх – бог театра и театрально парящий, прорывающий незыблемую статуарность Кватроченто; брызги молодости, страсти и цвета, которые своим колоритом через страшную потерю лет двадцать спустя отозовутся в следующей чувственной «poesie» — «Венере и Адонисе», - роскошная красавица расселась на коврике, шитым золотом, обхватив с мольбой вполне равнодушного и прекрасного юношу, а над  - скручивающиеся облака, имитирующие то ли соитие, то ли на отход в мир иной безуспешно соблазняемого героя намекающие; в композиции, неустанно и гениально тиражируемой и откровенной настолько, что её будущий владелец испанский Филипп II в присутствии дам будет драпировать гардиной, - ещё через четверть века аукнется в безупречном «Происхождении млечного пути» кисти Тинторетто, стремительность которой эту безупречность вовсе не предусматривающей, и от которой  через всю её энергетическую историю ждать приходилось чего угодно. Совсем вьюношей этот «маленький красильщик», юркий, непоседливый и вопиюще одаренный попадает в мастерскую Тициана, тогда уже обредшего звание Первого художника Венецианской республики. Первый, уравновешенный и сребролюбивый, - не упускал получать доход от сплава брёвен, благо дом его в те времена выходил на лагуну, -  он и в жанре портрета создавал шедевры; от многих земель устремлялись к нему состоятельные клиенты - купцы и банкиры; конечно же, был обласкан императором Карлом V, а также королем французским, и слава разносилась по городам и странам, и заказы текли ручьями золота, и…  во время родов умирает его любимая Чечилия - титулы рыцаря Золотой шпоры и графа Палатинского не смягчат горя; останется безутешен до последних дней, - вылетит  вон «маленький красильщик», и поплывут в мир, как плач художника по безвозвратно утраченному, одна другой прекрасней: Венеры, разодетые и в блеске обнажения, и с зеркалом, и с органистом - то молодцеватым, то постарше, а то и с флейтистом, - где купидон, где собачка, куропатка иль Амур, а то и сам Марс от изголовья с тыла за поясницу прихватывающий; плачущие  Магдалины воззреют на небеса; пойдут чередой  молодые женщины с блюдом фруктов и с блюдом отрубленной головы, просто дамы; вариации  Данаи то с ангелом, то с ключницей; которые теперь и в Неаполе, и в Мадриде, и в Лондоне, и в Санкт-Петербурге…  Рыжеволосые венецианки! В основном это  были заказы, но и сам вполне добровольно мог бы только их и живописать; без устали и не пресыщаясь множить эти уже сложившиеся композиции, варьируя тему дополнительными персонажами, экспериментируя в  драматургии фона, но опять и опять погружаясь в это золотистое тело, возлежащее почти в неизменной позе, неустанно воскрешать этот запрокинутый, мечтающий, безмятежный, вопрошающий лик, - повторять и повторять, обладать этим снова и снова…
___«Положение Иисуса во гроб», первая версия - динамичная, напряжённая и строго по пятам скомпонованная;  ничего от поэтического, мягкого Джорджоне, - мощный угол, соединённый горизонталью обнаженного тела; склоняющееся восклицание плачущих.  Художник молод и счастлив, в искусстве - эмоция надрыва. Наибольшее количество вариаций второй версии этого сюжета разрабатывались уже в период расцвета всех граней: полнота цвета, барочность рисунка, пластика эмоций, – склонились, будто колдуют, - и упоение деталью, и вихри света, и этот синий цвет неба, и где-то рядом ученики… «Се человек» - демонстрация и воззвание к народу. Небесная синь переходит в одеяние Пилата, в портрете которого друг и верный сторонник – Аретино, (первый исторический журналист, пера которого трепетали монархи; скабрёзник и моралист, язвивший самого Буонаротти, - чуть ли не потеснивший Христа на «Страшном суде», - кто отошёл в мир иной, подавившись собственным смехом!), справа на ступенях публика романтически жестикулирующая в позах не очень убедительных – нос к носу; над головами алебарда, копье и развивающийся штандарт, с которыми этим условно драматическим персонажам прямая дорога на будущий «Ночной дозор»; солдат на переднем плане в нелепой позе, как бы боясь перекрыть голубые сапожки Пилата, застыл, опершись на щит, в качестве зрителя по эту сторону, отлучился, видать, и теперь не попасть в картину - замер; рядом, в легкой дымке, как бы воздушной перспективы, присел на ступени огромный идиопатический мальчик, готовый вытошнить на собачку, – тема мальчика с собаками ещё отразится в густой, тягучей живописной среде могучего старческого финала, - там же, под закат, во одном из последних полотен в сцене коронования уже в бороде с сединой, с погасшим взором вселенского зла среди коронующих терновым венцом объявится, стоящий здесь за спиной с горящим зрачком, жадно ухвативший за руку Человека.
___Прогуливаясь  по Каннареджо, самому ясному и аскетичному району Венеции, где, собственно, и претворялось всемирное искусство в XVI веке, почти на выходе к лагуне можно обнаружить фасад в стиле сдержанного барокко, прообраз иезуитской церкви Иль-Джезу - Санта-Мария Ассунта, в левом алтаре которой меж колонн коринфского ордера вас поджидает некое сборище; копошащиеся и обеспечивающие «Мученичество святого Лаврентия» человеческие чудовища, монстры, у каждого из которых своя функция: один двузубцем ткнул под рёбра, другой за плечи жмёт несчастного к раскалённой решетке, третий огонь раздувает, за спинами некие фигуры в испанских доспехах, и в темноте, в ногах кучерявый мальчик в зелёном, (очередной!) - «а был ли мальчик?» – переплетенная масса распахнута и вздыблена по диагоналям в кулисы  вспышек и отсветов камня в черноте пустот, где фигуранты действа почти сама стихия, неопределенная, трепещущая и безупречная, окончательно укомплектованная, - живописный язык в завершении долгого пути на отрезке по последней прямой к исходу…
___Всю свою историю Венецианская республика освобождалась из-под чужого влияния, завоевывала рынки сбыта, контролировала торговые пути, а значит, всегда видела в Византийской империи прежде всего главного конкурента, потому в отношении восточного соседа беспрестанно интриговала, - а при определенном стечении обстоятельств, которые зачастую сама и  инициировала, просто грабила, неустанно оснащая собор Сан-Марко и многие другие места строительного приложения художественной продукцией византийского производства. Когда под напором турок Константинополь горел, не многие итальянцы помогали в его защите; в общем-то, Западный христианский мир, если не потирал руки, то взирал на эту картину гибели вполне равнодушно. И вот на просторы Средиземноморья вышел новый конкурент - воин в чалме: перекрывались торговые пути, захватывались республиканские колонии, снималась живьём кожа с подвешенных за ноги западных христиан… 
____Финал долгой жизни великого мастера - в прощальных огнях приближающегося заката независимой Венецианской республики. Влажный, горячий сирокко накрыл ее изящные каналы горестным вздохом реквиема, будто бы подчёркивая горькую стать полного старческого одиночества и глухоты; верша и итожа фантасмагорию живописи последних лет, сей удушающий ветр низверг эти последние, всё менее отчетливо звучащие годы в цветовое вибрирующее единство почти монохромных бездн. Тяжёлый зной чёрных африканских крыл пригнал прощальную месть Константинополя – чуму. И если «Похищение Европы» - это ещё отчасти классический Тициан, но с безупречным построением последних лет, то «Смерть Актеона», где юная дева в розовом и древесное зелёное месиво горячечных дерев, псов и неказисто мускулистого паренька с головкой оленёнка, - последний трубный замес уходящего гения. Эту и ещё несколько вещей он и вёл до последних дней, обращаясь то к одной, то к другой в течение полутора десятка лет, - а больше и не с кем было беседовать, – все давно ушли. И только шарят по острову, по домам в поисках заразившихся неумолимые санитарные команды. Нимфа, Лукреция, святые Себастьян и Иероним, Христос,  – кого соблазняют, кого убивают, кто страждет, а кто осмеян и бит… Марсий среди, подтянутый красными лентам к дереву вниз головой за шерстяные ноги,  растянутые в жест «v», к груди которого внизу прильнул бог искусств Аполлон, невозмутимый и из всех когда-либо воплощённых небывало патологически грязный, аккуратно снимающий с бедняги кожу; смиренный сатир спешит с ведерком воды в надежде ослабить муки лесного собрата; бородач в чёрном колпаке ножом внимательно ковыряет в лохматой коленке; юноша со скрипкой испуганно уставился на подвешенную рядом с казнимым свирель - Рождение трагедии из духа музыки; сам автор, обхватил ладонью скулу, в позе мыслителя и в образе царя Мидаса, в диадеме и с неизменными ослиными ушами, задумавшись печально взирает на жуткую суету внизу; здесь же, рядом традиционный мальчик, одутловатый и идиотический, придерживает друга-пса; маленькая собачонка, сбежавшая от очередной Венеры, подлизывает под несчастным кровавые лужицы; а сзади на спины валит вихрящаяся стихия, сочится сквозь зыбкую ткань полотна, по сю сторону, наружу…
___Старик в саду смотрит в ночное небо, потом на огни смрадных костров вокруг, идёт в дом , зажигает лампады, вглядывается в образы оставшихся навечно друзей, что-то подмажет пальцем, затрет, - не просто справляться со стремянкой, когда  ушедших лет в районе девяноста, да под бутылку вина. В нише портала в руках Девы Марии тело Иисуса, Магдалина в ужасе кому-то машет в ночь, на коленях Никодим – художник собственной персоной, и здесь! - до портика вверху вряд ли дотянуться, верный Пальма завершит, если что… Монет в шкафу пока достаточно: приказал накрыть стол на десятерых… Большинство картин Тициана по всем сторонам обрезаны, последние – все. Утром его тело нашли на полу с кистью в руке. Тициан Вечеллио — соперник Зевсов и Апеллесов.