___Якопо Робусти, известный как Тинторетто, отец которого - красильщик тканей, потому с детства: синева ультрамарина и красный отлив киновари, фиолетовый оттенок арсеина, зелень венецианской яри и насыщенный лимонный; первые картины детства - цвет и его воплощение, и бешеная юношеская страсть к обладанию этим цветом. Вскоре после стремительного изгнания из мастерской маэстро неподалёку от своего кратковременного учителя открывает собственное ателье, на дверях которого пишет: «Рисунок — как у Микеланджело, колорит — как у Тициана». И конечно же, ракурсы и динамика, разворачивающиеся на его холстах, будут исходить прежде всего из «Обращения Савала» и «Распятия Святого Петра», поздней живописи Микеланджело, которую претворял уже на восьмом десятке и которая далась с наибольшим трудом; именно в этих прощальных фресках с максимальной мощью реализовался его гениальный рисунок, а именно - рисунок плюс архитектура и были тем самым  ресурсом, который не подводил до последнего; ландшафт и пространство -  всего лишь фон, группы фигур напряжённо распределены по плоскости, формально, снимая логику перспективных сокращений, составлены и туго переплетены, слеплены, динамично сбиты, но и не без традиционных неудач и небрежений, некоей концентрацией духовных представлений которые, однако, неким историком искусствоведения были оправданны, - но причина скорее в: «Фреска – это не работа для стариков». Последовавшее «Обращение Савала» Тинторетто – нечто почти лубочное, хотя изысканно и добротно сработанное, но «Чудо святого Марко» по заказу братства  Скуола ди Сан Марко - уже апогей ранних поисков и свершений; театрально, весело и подробно продуманная композиция, ясно, лихо и чисто исполненная, с явным откликом позднего Буонарроти. И далее, развивая удачу, полетели заказные портреты как под копирку, а главное - библейские и прочие сюжеты один за другим по демпинговым ценам с нашлепанными без разбору персонажами там, здесь, так и этак, - руки, ноги и бездны по холмам и морям… 
___Идеи кружили стаями. Идеи и воля к их скорейшему воплощению. Работал, не думая о последствиях, - и фигуры в развивающихся драпировках разлетались по ландшафту; сталкивались и расползались по ступеням и анфиладам; будто из волшебных снов, фантастически сочиненные, вершились битвы среди рек и крепостей; звенели  застолья и страсти. И чем далее по этапам творческой истории, тем более наскоком свёрстанные сквозили вдоль приблизительно выстроенных анфилад, гибли под кривыми сводами, вкушали рядами и сражались внавал, восходили на лестницы, возносились и с облак самозабвенно катились в адские бездны, просто парили - его ангелы, святые и грешники. Всеобщее опьянение свободой, словно свалившейся с небес, когда всё и вся одурманено головокружительным пространством в кувыркающемся иллюзорном мире, в который  он опрокидывал плоскость своего холста. Вот кому завидовал сочинитель этих записок, - восхищался этим необычайным даром пространственного воображения, где крутятся-вертятся в сочинённом пейзаже изъятые из ниоткуда герои, их отряды и стаи, пролетающие в никуда и как заблагорассудится. К тому же и детский был опыт драматического знакомства. 
___Однажды в зачин первого или второго класса, в  семь-восемь лет случилось так, что группа продлённого дня, в которой можно было бы оставаться в школе с воспитателем-учителем, ещё не успела сформироваться, потому до окончания рабочего дня родителей случались часы самостоятельного стояния: из школы пересекал спортивные площадки и дорожные пути  в задумчивом одиночестве, поднимался по пустынной лестнице на пятый этаж, доставал из-под половика ключ, открывал дверь, входил в пустую квартиру, - со двора клёкот детского сада и никого. В один из таких дней, шатаясь из угла в угол, решил исследовать кладовку над комнатной дверью, как-то вскарабкался на башню стульев, открыл щеколду: коробки, хлам и справа у стенки большой лист плотного темного картона, потянул и о чудо! – на другой стороне у чёрной стены, средь зелёных волн и небес пылало золотом женское тело, обнажённое, пышное и в цепях, рядом рыцарь в металлической кирасе, - латы и перья всегда восхищали, но тут померкли, - ещё одна справа сидит с голой спиной, на лодке. Спустился. Размышлять о зыбкой опоре, качающейся на волнах неверного моря, как смысла жизни, было не досуг, да и не по плечу.  Скорее всего, понимая неизбежность скорого расставания, решил оставить на память это незнакомо манящее творение, - достал бумагу, карандаш и принялся срисовывать, - в серию листов воплотился сей небывалый, сладостный сеанс. По прошествии какого-то времени, как-то на сон грядущий, как обычно, блаженствовал в горячей ванне, в приятном ожидании когда кто-нибудь придёт его обрабатывать, - гул газовой колонки и её синий огнь умиротворял, гладь воды с пузырями и тающий в блаженных парах потолок в извивах странствий по известковым разводам побелки уносили по загадочным маршрутам… и  вдруг распахивается дверь - отец и недавние, тайные рисунки в одно мгновенье  у самого носа, - Это что? – ответ сложился без малейшей паузы, - Это Вовка рисовал, мы играли… «Вовка» этот запомнился, потому как сразу же себе удивился, откуда он появился – не было на тот момент друга Вовы. Отец не стал допытываться, пожалел. Оставшись в оторопелом одиночестве, что твой флагеллант, куском грубого мыла принялся скрести буйну головушку. Так в очередной раз выпало пострадать «за искусство» - легко отделался.  Один из первых случаев подобных страстей был значительно серьезней, - согруппников по детскому саду научил  рисовать свастику, или «фашистский знак», как тогда они этот символ именовали, - родителям  высказывались претензии, какие-то напряжённые следствия и выговоры. Нагая же красавица в душу не запала, забыл о ней напрочь, и когда узнал ее в «Спасении Арсинои», написанной, что интересно, в год его рождения, 400 лет до, затерялось в тех временах. В тот день одинокого времяпрепровождения, видимо, тоже произошло своеобразное её, Арсинои освобождение, из кладовки…
___Арсиноя же эта технически отшлифована подробно и с любовью, - заказчик тому виной или сам сюжет, - тщательно выписана, с неким романтическим напевом и потаённым волнением.  И ей в пару - «Сусанна и старцы», почти в традиции Джорджоне, – старички по диагонали через сокращающуюся в перспективе стену розария стыдливо подглядывают за совершающей гигиенические  процедуры, опять же, пышнотелой Сусанны, - ситуация в достаточной степени знакомая: компанией пацанов - о блаженное отрочество! - отряжались через форточки в женских банях любопытствовать… 
___Паоло Веронезе – идеальный Рафаэль, параллельно и лет на десять моложе, внимательно подбирающий публику в аккуратно выстроенной архитектуре, с досконально проработанными деталями, по колориту сочный с ещё более активным цветом - зелёный Паоло Веронезе; по стилю высочайший из всего. Его «Похищение Европы» будет с неуёмным напором плодиться и перевоплощаться в иные сюжеты во французском барокко и рококо. Конечно же, его пышные венецианские застолья, одно из которых – «Тайная вечеря», выполненная по заказу бенедиктинцев для трапезной аббатства,  где среди колонн под небом и балюстрадой по столам бесчисленные гости, яства, прислуга и необязательные четвероногие с блюдцами; и в центре на священном месте основного Героя мог быть кто угодно; и на переднем плане музицируют: автор и его старшие собратья – Якопо Бассано, Тинторетто и Тициан! У инквизиции, естественно, возникали вопросы, на которые, однако, художник отвечал остроумно и почти развязано, -  название все же пришлось скорректировать на менее драматическое: «Брак в Кане Галилейской». Позже, будто в ознаменование начала заката эпохи «королевы морей», воплотится очередной карнавал,  теперь  это «Пир в доме Ливия», откуда и пойдут  двумя веками позже праздничные заседания от кисти Тьеполо, а те в свою очередь вдруг станут такими родными русской душе, загадочной и дворянской, и разойдутся копиями  по дворцам Подмосковья, да в Тосненский район под Санкт-Петербург в усадьбу Марьино, где и будет обнаружена по утренней, похмельной ознакомительной прогулке.
___Наполеон Бонапарт был настолько пленён  этими  гигантскими, в абсолютных размерах, полотнами с ампирными пирами, что приказывал их разрезать и доставлять в Париж, - то есть, когда французы в церквях венецианских конюшни устраивали да картины резали по частям на вывоз, - вот уж что было немыслимо для русского военного «скифа и азиата», - никто почему-то трагических произведений не пел, в анналы истории упреком в варварстве французскую армию никакое общественное мнение никакой строкой не впечатало… Возможно, некому и петь было… Но у великолепного Веронезе были, если и не столь величественные, но более значимые вещи, также весьма характерные для его «помпезного» стиля – это и барочное «Поклонение пастухов», и «Вознесение Богоматери», и мрачное «Распятие», где под тучами от стен Иерусалима через всадников и страждущих живая волнующаяся дорога к крестам. В российском же Эрмитаже,  благодаря императрице Екатерине II, можно ежедневно, - благо пол часа ходьбы от места обитания этих противоречивых, таков уж предмет, изысканий, - наслаждаться двумя безусловными шедеврами: это динамично по пятнам и вполне современно скомпонованное, с безупречным и остроумным рисунком - «Обращение Савала» и такая трепетная и действительно жалостливая - «Пьета». 
___И он, этот сочинитель, блуждая по дворцовым лабиринтам, проходя вдоль картин и окон - то на площадь, где по оси на Генеральную арку колонна с чёрным ангелом под крестом, то на акваторию с крепостью и шпилем, на котором опять - ангел, в бесчисленных прогулках по анфиладам, или в альбомах, в планшете - выходил, высмотрел теорию «Снизошедшей музы»! С незапамятных времён известно, что музы взирают с небес на своих подопечных, творцов, копошащихся в поту или возлежащих на полатях, - и вдруг однажды по ведомым только им мотивам снисходят то к одному, то к другому независимо от меры таланта наблюдаемого и меры его дерзаний. И когда инертный по своей природе индивидуум вдруг создаёт нечто ценное, то это понятно – наконец сподобился; а вот если  другой некто бьется изо дня в ночь головой о стену, производя в горьких трудах череду непотребных вещей, - ну не дано природой дара, а некое и даже крепкое ремесло в неустанном посту приобрёл, и страсти к бдению в избытке, и слеп, и в отчаянье, что не понимаем миром, - и вдруг этот несчастный выдаёт нечто  действительно ценное, то есть из ряда вон, и дальше до конца дней продолжает тянуть свою прежнюю скучную волынку… И только удивляются последующие поколения исследователей: откуда этот бриллиант в грубом щебне? - А муза снизошла!.. Конечно, далеко не каждому обделённому даром трудяге так везёт; другой - и в мольбе, и в кровях, а так до гроба и ничего -  пустота… Но в подобных, казалось бы, бесцельных трудах вдруг да есть некий смыл, - и уж точно, возможны минуты нечаянной радости. Только у совершенно бездеятельной бездари нет шансов на радость мира.
___Якопо Бассано, вышеупомянутый член квартета на брачном пиру в городе Кане, был художником несомненно даровитым, деятельным и влиятельным, - не зря в столь камерном ансамбле очутился, - и все же своим партнерам по музицированию отчаянно уступал: писал на известные сюжеты,  тщательно бытовые подробности акцентируя, как придётся разбрасывая добротно отделанных селян и домашних животных в сумеречном пейзаже или на фоне неинтересно и неубедительно нарисованной архитектуры, - горшки, перемешанные с человеческими башками и тушами всякого скота и прочей птицы, - так и плодились бы груды и пасторали, но вдруг в самом финале - совершенно посторонний! - могучий, трагический, титанический глас: «Крещение Христа»; в чёрных кулисах под чёрном пологом небесной пустоты в тяжелых драпировках два мощных, изможденных торса, всклокоченные крылатые сопровождающие, - крещение как восхождение на голгофу... Без участия  покровительниц искусств здесь не обошлось,  – учинили заключительный аккорд на ход ноги в мир иной... 
___С неудержимым «красильщиком» случилась похожая история. Когда тот, обладавший совсем другим диапазоном мышления и мастерства, полный молодецкой энергии хитроумно откроил заказ в Скуола Сан-Рокко, занявший чуть ли не всю оставшуюся творческую судьбу, и который параллельно пытался отметиться на каждом венецианском углу, выдавая местами почти «неликвид», был также вдруг осчастливлен нисхождением повелительниц творцов, ибо  не ради злата и славы дерзал, иначе бы в Ватикан подвизался, где после Микеланджело и Джулио Романо, за редким исключением, это сплошь не более, чем раскрашенные картинки. Так История Искусств получила грандиозную иллюстрацию событий от Тинторетто - «Распятие». И далее, все созданное для палаццо Дожей, где Вакх, Ариадна, Вулкан, Минерва, Марс, Меркурий, грации и многое прочее, прославляющее Венецию как царицу морей, восхваляющее ее военную мощь,  богатство и красоту,  мудрость ее дипломатии, - все это было всего лишь отсветом, слабыми вариациями на «Происхождение млечного пути», а «самая большая картина в мире», выполненная в два последних года жизни его с помощью артельной братии, колосс «Воскресение праведников, или Рай», где, устремлённые к свечению в центре, человеческие массы в чёрных пятнах силуэтов, - нечто напоминающее тягучую смесь Джексона Поллока, - этот вихреобразный сонм, сверху сдавленный золотой рамой низкого тяжелого плафона, производит впечатление куда более гнетущее, нежели Сикстинский «Страшный суд». Ну и окончательную точку Венецианской высокой воды поставил завершающий «Последний ужин»:  свечения с радиальными лучами, зритель и белесые, крылатые, якобы, духи – возможно, потому столь много «духовности» приписывается сему произведению - над суетливым, стремительно сокращающимся в чёрный торец в грубой линейной перспективе в два ряда, сборищем.
___Микеланджело Меризи да Караваджо в догонку этим ночным заседателям просквозил по неисчисляемой траектории, без рисунка и с холстом подмышкой, насквозь драматический, вооруженный театрально-постановочной композицией, с персонажами непременно эффектно позирующими. Этот гений света и тени, криминальный тип из Милана, прикрываемый кардиналом Гонзагой и самим папой, сгинул вдруг, оставив бесчисленную череду разноплемённых, старательных, объёмных и контрастных караваджистов, а эстетствующая аудитория постиндустриальных времён теперь  наслаждается фильмами Питера Гринуэя.