___«Печальный Демон, дух изгнанья, Летал над грешною землей», - этот метущийся образ, сопутствующие лешие, святые и ангелы, хтонический и гороподобный богатырь – это уже не былинные сказки, но личная мифология художника. Богемный образ жизни, юридический факультет и философия Канта привели молодого Врубеля в мастерскую Чистякова, этого неутомимого сеятеля, который воспитал, кажется, всех великих художников своего времени. В студенческом наброске «Пирующие римляне» уже сформировавшийся язык, почерк, - а именно, в стилистике создаваемых образов, в приёме тщательно прорисованных узлов через паузы легких карандашных линий и цветовых акварельных полей. Здесь же, в академических садах происходит счастливое знакомство с Валентином Серовым. Дендизм сменяется аскезой. Репинский «Крестный ход» называет надувательством. Не окончив обучения, по приглашению профессора Прахова срывается в Киев для работы над реставрацией Кирилловской церкви. Влюбляется в жену заказчика, которому и сообщает о неких серьезных намерениях. В  прошлом ученица Листа, Эмилия была на восемь лет старше, обременена тремя детьми, необычайно красива, умна и остра на язык, образована и эксцентрична, - к Врубелю относилась как к инфантилу. От неразделенной любви резал грудь ножом - на душе становилось легче. Подобно возлюбленному Леонардо - ученику с тридцатилетним стажем, лик коего воплотился чуть не во все женские образы гения Итальянского Возрождения, огневые черты этой роковой страсти озарили врубелевских мадонн и ангелов на все дни творений до дней последних донца, - пронзали и музу, и демона, и лебедя. От греха отправляется в командировку в Венецию, где его увлекают не гедонистические Тициан или Веронезе, но единообразные благородные Карпаччо да Джованни Беллини. Знакомится с Менделеевым, обсуждают технологию масляной живописи. Но одна мысль – вернуться поскорей в Россию. Творческий кризис: пишет Христа, первый вариант «Демона», - всё уничтожает. У Мамонтовых в Абрамцево экспериментирует с керамикой: птицы-сирины, русалки, морские дивы, рыцари, эльфы, цветы и стрекозы, - так зарождался русский модерн. Наконец вот он - «Демон сидящий», меланхоличный среди хрустальных сталактитов на фоне каменного заката. Никаких сюжетов на темы современной жизни, - картины должны будить душу величавыми образами. Орнаменталистика и архитектура – это его музыка, принцип живописных построений, - в орнаменте поймать «национальную нотку». На чужбине хорошо учиться, а работать надо дома. Быть  человеком важнее, чем художником. Друг Коровин порой сокрушался, мол, такой интеллигентный, тонкий, одаренный, а всё без денег, - а заглянул однажды на огонёк и видит: холст длинной на всю стену до окна и веселый, возбужденный Врубель – готовится писать Демона… Бывало, впрочем, и так: кутёж в гостинице «Париж» на деньги за панно в доме Морозовых, (в содружестве с архитектором Шехтелем – барочно избыточный и готически заострённый триптих «Фауст», где слева – Мефистофель с открытым фолиантом на колене, поучающий, справа – Фауст с перстами на переплете также могучего тома и тоскующим взором в окно на Маргариту в центре, где взор его пересекается со зрительной осью от Мефистофеля; в тех же пространствах композиционно изощренный «Полёт Фауста и Мефистофеля», а за три года до – в золотых сумерках триптих «Суд Париса» - вершины творческого бытия), через три комнаты столы амфитеатром, накурено, сотни лиц, в углу на своей постели художник, обернувшись одеялом, спит, - поутру за портретом утренней дамы с картами, с которой познакомился накануне, - «Гадалка», причём, поверх портрета купца, долго позировавшего до. Спасение! Чуть ли не в день знакомства делает предложение руки оперной певице Надежде Забеле. После женитьбы: «пить не дают ни капли и деньги отбирают». Теперь работает и для театра, - супруги приходят за два часа до начала спектакля, и он в гримерной одевает её с чулка до головного убора. Жена – родственница Николая Ге. Иногда случается творить в мастерской только вот-вот ушедшего гения, соседствуя с тем самым распятием. И в этих пространствах он пытается угадать неведомый и страшный язык, поймать эту разлетающуюся в осколки форму, проникнуть в глубины, но пребывать среди этой рассыпающейся зыби, когда всё переменно и неуловимо,  не выдерживает заповедный срок; все эти творения трепетали в своей космической незавершенности: изумрудное «Утро», и «Морская царевна», и «Демон поверженный», к которому, уже выставленному на обозрение, каждое утро подкрадывался с кистью, и публике являлся лик - то грозный, то печальный, то обреченный,  и всегда отверженный и нескончаемый, и несовершенный, незавершённый, - не картина, а мучительный, ломкий, болезненный процесс; или вдруг перламутровая спираль раковины с необязательными девами, взявшимися ниоткуда;  «Демон летящий»: стопами средь гор, каменным поясом стянутый, в перекрестье предплечий на облаке из перьев цвета кобальта с чёрным и серым задумчивой главою возложенной, и, конечно же, никогда не законченный… Современник Врубеля, венский и изысканный  Густав Климт нашёл отчасти подобный приём: проработанная форма в определенных узлах и декоративные поля в узорах или абстрактных фактурах, разделённые обязательно выразительной линией, - которая ещё как раздражала всех без исключения передвижников, - и жил себе припеваючи, на здоровье варьируя композицию, сей эстет, созидая свои «сецессионы», - но разъятое живописное пространство Врубеля в родимой отчизне вряд ли было для основополагающих участников отечественного художественного рынка хоть как-то приемлемым, - и меценат Третьяков отвергал, и критик Стасов поднимался «на все 100 дыбов». Возможно, к безупречным по форме  можно было бы отнести его первых мадонн, святых и архангелов, первые высокие опыты и маршруты страстей, где он погружается  в традицию греческого, византийского и древнерусского искусства, - росписи в киевских храмах: «Сошествие святого духа», «Оплакивание Христа», или великолепные и невоплощенные эскизы, кои требовали строительства  отдельного храма. Среди прочих работает совместно с Васнецовым и Нестеровым. 
___Михаил Нестеров в самое детство среди прочих уместился лесистым пейзажем с идеальным отражением в зеркале вод, портретом дочери на фоне всё того же с пустым небом пейзажа, - береза, рябина, осина и ель… Смерть жены сделала его художником! И уже значительно позже в «Зеркале» Тарковского является «Видение отроку Варфоломею», и через все бури ХХ века он оставался верен своей теме «Святой Руси»; создатель нового стиля лапидарного советского портрета, закончил путь лауреатом Сталинской премии первой степени.  
___Валентин Серов запоздал с эскизами на роспись Владимирского собора, но позже был привлечён к  иллюстрированию юбилейного издания М. Ю. Лермонтова, и здесь творческие почерки академических друзей, его и Врубеля, слились в прихотливый аккорд: и Демон, и Тамара, и Бэлла, и Печорин, Гарун, всадники и всякое прочее вплоть до русалок. И если Врубелю не хватило сил и времени отточить свой язык и прожить своей стиль, то Серов, рука которого была точна и стремительна, вкус безупречен, а творческие эксперименты безошибочны,  этот своей стиль так и не нашёл, не успел: гений, не обретший себя. Впрочем, возможно, и не слишком желал, ибо был «всего лишь художник». Не дай вам Бог жить в эпоху перемен, или раннюю смерть отца и заботу матери – нигилистки. Но житие человечье всегда являет разные стороны, и одаренный, тем более, всегда использует свой шанс: в шесть лет определен в коммуну, некоторое время в Мюнхене, где родительница совершенствовалась на музыкальном поприще, - и даже был представлен Вагнеру, но в памяти не осталось, - где  учился у гравёра, далее в Париже оставлен под опеку молодого Репина, и наконец, плодотворное бытие в райском Абмрамцево у Мамонтовых; здесь рисовал и рисовал, лоскуты бумаги перетирая до дыр; в пятнадцать объявил о своей материальной независимости, после чего отношение с родимой матушкой перешли в сугубо дружеские. Так появилась, порождаемая долгой чередой мучительных сеансов, но лёгкая и скользящая, всегда свежая живопись Серова: от, вдохновленной импрессионистами, «Девочки с персиками» и далее к «Девушке, освещённой солнцем», которую некто из вполне ортодоксальных передвижников определил как «сифилитическую», через серию портретов царской семьи, (оборвавшейся, впрочем, после неосторожного замечания императрицы Александры Фёдоровны во время напряженного сеанса с Николаем II), к парадным и безукоризненным портретам в рост великолепных княгинь продвигавшаяся. Скучающие у бортика «Дети», воскресающие картинки смутного детства, когда где-то на Южном побережье рядом с матерью у высокого борта теплохода пытался заглянуть поверх, а там тоскливое волнение до горизонта, стояли перед глазами, и младший вот-вот будто начинал сообщать что-то; далее «Пётр  I» вышагивал с низким горизонтом в ногах рождающихся русского флота и «умышленного» Санкт-Петербурга, и свита шлейфом, согбенная Балтийским ветром; и позже, конечно же, манили картинки  из царской охоты, и весь этот пленявший студенческую молодецкость «Мир искусства», под сенью которого «Похищение Европы» и «Ида Рубинштейн», концепт и высокие эстетические представления до времени ещё совмещающие. Валентин Серов не терпел в себе и других ни малейшего избитого места – ни в движениях, ни в разговоре, ни в живописи, ни в сочинении, ни в позах своих портретов, -  был моральным авторитетом среди братии и не только; немногословен и сдержан; входил в разнообразные комиссии; однолюб, не смотря на то, что рос и воспитывался по углам; жену обрёл надежным тылом: рожала детей, воспитывала и понимала, что с семьёй в Венеции – это одно, а с Коровиным и Шаляпиным в ресторане – уже  совсем другое. И вот однажды по дороге на очередной сеанс… 
___Михаил Врубель в отличии от своего товарища прощался со своим творчеством, деконструируя и разлагая форму на дроби и атомы, в течение почти десятилетия, - уходил из этого грешного мира долго и мучительно, меняя психиатрические клиники, возвращаясь к жизни и опять угасая: то собирался стать московским генерал-губернатором, то превращался в государя российского, то вдруг воплощался в Скобелева или Фрину, представлялся строителем готических храмов, то с Рафаэлем и Микеланджело стены Ватикана расписывал, - художник, видевший то, что не видел никто, стал слепнуть, - жена и сестра навещали, читали вслух,  - он умирал, и слава его росла; в последний день вымылся одеколоном: довольно лежать здесь, поедем в Академию… 
___И Врубель, и Серов, и Коровин, все они, помимо блужданий и опытов станковой живописи, дерзали и как театральные художники, - получив первое причастие в Частной опере Саввы Мамонтова, вдохнули небывалую экспрессию декораций и костюмов на казенную театральную сцену, привнесли свои краски, аккорды цвета и динамику форм, свой изобразительный шарм; они же впервые обратили приемы высоких стандартов в область оформления книги, оттеснив в сторону ремесленников-«профессионалов», и, конечно же, дружно и неколебимо пребывали в постоянной оппозиции, а кто и просто по ту сторону, к демократической идеологии передвижничества, то есть, принципиально отличались философией и практикой своего искусства, - почему и предстали столпами новой живописи,  как «водители» в поиске красоты,  - ибо  черпали свои образы, не ориентируясь на «актуальные» темы социальных язв, но исходя сугубо из некоего внутреннего источника, - и эта спонтанность, искренность их языка явилась для новой генерации очередных «разочарованных» примером возможной концентрации чистой эстетики, залогом абсолютной художественной подлинности, а значит сладкой, безоглядной свободы погружаться в личный, заново сочиняемый Петербург, «действительно, единственный и самый фантастический город в мире», и далее – в неведомую, таинственную и утончённую Святую Русь, или  «открывать» самый идеальный из всех возможных, европейский галантный барочный стиль. 

___«Мир искусства» объединил культурно оснащённую  и интеллектуально возбужденную молодежь, молодежь, которая интерпретировала вызовы настоящего, все эти тревожные предчувствия рубежа столетий как нечто банальное, как тривиальный стон на привычную тему, -  отсюда принцип творить там, где царят чувства, пребывать у двери в мир иной, ступать в преддверие и проникать в заветный, запредельный чертог, где  бессознательное обращается к бессознательному, а субъективность творца побуждает субъективность других. Именно этот  настрой спустя восемь десятков лет теперь в городе Ленинграде на исходе советского «застоя», под конец «прекрасной эпохи», когда, по выражению писателя А. Битова, «всё было глухо, глухо, глухо, глухо», этот приём ухода от всего внешнего, а значит – фальшивого, в некие собственные, с позволения сказать, глубины, или скорее – помыслы,  обязательно с отсылом туда, в Серебряный век, в попытках его интерпретаций, почти присвоений сопровождал пути и пересуды тех студиозов института имени И. Е. Репина при Академии художеств, в те самые времена,  когда на планшетах вычерчивались  сооружения в духе ортодоксального модернизма, а в живописи по факультетам, выставочным залам и манежам царствовал вполне энергичный и даже подчас почти изысканный реализм. Затертая и колючая, с жестким рисунком контрастной светотени, серая с красным живопись мастерской  Е. Е. Моисеенко; размытая с широкими валёрами, плавной линией, декоративная и исполненная сплетением разноречивых Западных школ золотисто-голубая – А. А. Мыльникова; высокий академизм и звонкая натуралистичность – В. М. Орешникова;   на архитектуре: традиционный конструктивизм мастерской И. И. Фомина; строгий функционализм и жесткий рационализм объемно-пространственной структуры – А. В. Жука; эстетизация плана, где функция есть процессия, архитектоника объёма – прежде всего художественный образ, а фасад – свободный, широкий рисунок -  С. Б. Сперанского, - это те мастерские, то есть, мастерские как школы, которые были особенно на слуху в среде дерзающих, которые мечтали освоить, в которые стремились.

. 

_