V

 

 

 

 

 

 

 

 

___Если в общей истории искусств существовали эпохи Больших стилей, в истории архитектуры – эпоха Мастеров, то Академия Художеств тех поздних советских времён переживала счастливый период, когда творческие  мастерские возглавляли признанные Мастера-практики, персоны, на которых смотрели с совершенным уважением. Команда народного архитектора СССР и всяческого лауреата,  профессора Сергея Борисовича Сперанского, бывшего в своё время на аудиенции с самим Людвигом Мис ван дер Роэ, прародителем интернационального стиля, (ходили слухи, что под рукой всегда держал модели швеллера и двутавра), - представляла собой колоритный состав консультантов, которые функционировали в том или ином режиме, - являлись вдруг или пропадали, - каждый в своём приёме общения, концептуальным взглядом, опытом личной профессиональной специализации.  
___Валериян Степанович Волонсевич - фонтанирующий идеями, искромётный и остроумный, всегда пребывающий в позитиве, ибо не существовало таких вершин, которые.., стремительный и противоречивый, импровизатор и рисовальщик, виртуоз наружных лестниц и прочих композиционных  ухищрений, слыл правой рукой, предлагал идеи и приемы по всем возможным темам, - этот фантастически творческий провокатор безусловно контролировал финал подачи всех проектных работ, - но и такое было: однажды во время клаузуры, исполняемой со старшим курсом, ибо был пропуск, подошёл, чего делать в данном задании активно не рекомендовалось, осторожно, - а на планшете возникало нечто барочное, - вздохнул и молвил только: «Опять хочу в Париж», - первые личное соприкосновение.  
___Натан Наумович Трегубов – вдумчивый и степенный, его стихия – жилье: дуплексы, таунхаусы, секции, уровни, этажи, жилая структура вообще, - однажды часа два решал планировку сплетенных в блок двухэтажных квартир жилищного немножко безумно-натужного замысла, разграничивая зоны и компонуя помещения,  одновременно, конечно же, пытаясь соблюсти условия проектного задания, и студиоз наш стоял рядом и следил за движением карандаша, мысли, - как одна на другую ложатся кальки, за тем, как вообще возможно из подобной ситуации выпутаться… 
___Борис Иванович Кохно, только что вернувшийся из длительной командировки по городам и весям США, откуда привёз необъятный массив видео материала, - в тот срок будучи деканом факультета, читал увлекательные, обстоятельные, аналитически четкие и одновременно самозабвенные лекции по современной архитектуре, отвечал в мастерской за общую идеологию текущего проектирования - проводил параллели и аналогии, рекомендовал материал для прочтения; от него впервые услышал на примере анализа очередной клаузуры – некий амфитеатр с колоннами, где дуги и вертикали - идею конструкции в композиции, то есть, на продуманно и выразительно  скомпонованное изображение всегда очень просто нарисовать карикатуру. 
___По персональным мастерским, за два года укомплектованные кое-каким  багажом знаний и представлений, студиозусы распределялись на третий курс, и тогда же вместе с ними свой новый опыт, но – преподавания, получал молодой, также когда-то ученик Сперанского, теперь успешно действующий архитектор,  Слава Ухов; вот кому выпала доля раба на тех веселых галерах, определён суровый удел отрешенно копаться в их наивно-натужном мусоре, разбирая наброски и каракули, часами тратясь в поиске так часто напрочь отсутствующего, однако вопреки реальности данной консультирующему в ощущениях, тем не менее, находить, вычленять и составлять, всегда и неотступно и даже не без энтузиазма присутствуя и сопровождая это искомое, «когда б вы знали из какого сора» изъятое и обретаемое в результате всеобщих усилий, мистического уклада и могучего бремени этих свящённых стен это нечто, в конечном итоге, так или иначе, обреченное на рождение. 
___Утонченный, предельно корректный и подчёркнуто интеллигентный Михаил Александрович Штример читал курс лекций по градостроительству; не представляя какую-либо конкретную мастерскую, консультировал по вопросам планировочных решений весь курс, - контролировал те или иные приемы составления генерального плана.  На курсовом задании по городской планировке – основополагающая тема - были объединены усилия трёх молодых проектировщиков, что позволило выстроить три микрорайона вдоль связующей их эспланады, представленной как некий экран, отделяющий спальную зону от проезжей части, и претворялась эспланада эта в некий конгломерат услуг и развлечений, объекты и функции которых смещались, перетекая одна в другую; динамически связывались по принципу модного тогда «промежуточного пространства»; спальную зону же разделяла зона жизни, неясная, размытая и в полутенях представлявшаяся, - зелёная полоса отдыха и специальных мест неформального общения, которая посредством череды уровней проникала в тот плавильный пространственный блок интеллектуальной и чувственной «гиперактивности». Вникнув в сию концепцию, профессор Штример всей мощью своего профессионального авторитета настаивал на том, чтобы полоса рекреации разрывала эспланаду развлечений и визуально вырывалась на простор акватории -  далее раскрывалась гладь Невы, да к тому же барочно на противоположном берегу восклицал Смольный собор. Они же сплоченно защищали идею обретения раскрывающегося в итоге невского пейзажа как награду за сохранение, ни много ни мало, личного духовного «я» в процессе восхождения и искушений в «чистилище шопинга». Столкновения продолжались каждую встречу, но легкая улыбка на тонком, умном лице «академического искусителя» говорила, что процесс этих дискуссий – не более чем игры ума, урок, экзамен на способность приводить аргументы в защиту личных идей, на умение грамотно использовать профессиональную терминологию наконец. В результате макет и три метровых планшета сопутствующих графических комментариев в виде картинок выстоянного «Конгломерата» были выставлены в Итальянском зале института среди лучших студенческих достижений года. При всей внешней строгости блюститель генплана с легкостью во все времена склонялся к разного рода неформальным студенческим авантюрам, - потому, видимо, и был одним из цензоров текстов и прочего сопутствующего традиционные вечера материала: некие диалоги зачитывались в лицах главным сочинителем, и вся его цензурная деятельность сводилась всё к той же улыбке, плюс разве что с некоторой примесью блаженства. 
___Гавричков Алексей Алексеевич, профессор кафедры архитектуры, консультировавший мастерскую монументальной живописи и обладавший собственным магическим миром офорта с фантастическими пейзажами Петербурга или Венеции, свои графические спектакли архитектурных форм и предметов в неведомых местах избыточного декора, не оттого ли, также активно курировал разного свойства неформальные студенческие предприятия, активнейшим образом соприкасаясь с таинственными нитями сценических приуготовлений, и рекомендация его всвязи с этим была одна: «Сочиняйте и делайте, что хотите, а если вдруг возникнут проблемы, ссылайтесь на меня», потому в драматических процессах, когда вдруг резко куда-либо заносило, звучало оправдательным рефреном: «Во всём  виноват Гавричков». 
___Что касается слушателей-цензоров свеженаписанного, вторым был парторг факультета, энергетический Остап Васильевич Василенко, советская архитектура 20-х – 50-х годов, германо-фашистская архитектура, нечто из Арт-Деко и неоклассики США – была его епархия, и бросало его, как замечалось некоторыми, периодически от «коммунизма к фашизму», - по прочтении последнего для «церковного хора» опуса предложил поменять одного из героев -  крестителя Руси Древней Владимира Красно Солнышко на любого друго князя, и на недоуменный взгляд не преминул уточнить, что представление, так почему-то совпало, назначено на 22 апреля - день рождения абсолютно неприкасаемого, то есть ни под каким видом и ни при каких условиях, создателя первого в мировой истории социалистического государства Владимира Ульянова-Ленина! -  роли, правда, были распределены и бесповоротно впечатаны в мозг актерствующих, потому перемены оставалось только пообещать, (но в ту тотально регламентированную эпоху у художественной самодеятельности, во всяком случае, функционирующей под эгидой некоторых ведомственных структур - министерства культуры, например – творческий  диапазон был несколько просторней, чем в интеллектуально-медийной среде современной продвинутой и не очень демократии, - тогда и «негр» в разорванных цепях в виде загримированного ваксой студента болгарского подданства из фашистской ракеты вылетал, и Гитлер Адольф с российским монархом соседствовал, и магометане с еврейским фаворитом, и заседающие партактива вальсировали, и ангелы голосили, и проститутки…). А однажды как -то во время лепки, - весьма выразительная особа в берете позировала, - некий безликий гонец показался в дверном проёме с сообщением от Василенко: срочно подняться на факультет для решения неотложного вопроса, приводить себя в порядок не обязательно, -  и двинулись они по нескончаемым лестницам, лестницам и коридорам периодически возвращающимися и преследующими, среди которых с неотвратимой регулярностью из года в год шёл в потёмках по периметру, и в каждом оконном проёме случался свой пейзаж с какой-то своей интонацией некоего своего особого времени, и в анфиладах, которые постепенно во мраке полнились музейным избытком, на округлых, колоннами обустроенных поворотах возникали вдруг тихие группы вот-вот поступивших, и счастливцы смиренно с тихим воодушевлением рассаживались старательно на постановку, а далее, в низинах в тяжёлом камне другие группы, пытающихся проникнуть и приобщиться, томились в очереди, - и лестницы, лестницы, длящиеся с обрушенными отчасти ступенями, сплетались и приводили к дверям, назначение и направление которых, мир за ними вдруг и навсегда становились сокрытыми, - и дальше чугунное кружево выплёскивалось в главное, таяющее в  дымке бесконечной дуги удаляющихся колоннад, некое обще поглощающее гулкое место, и распадалось в ногах над бездной, и душа замирала, - примерно так или несколько прозаичней сквозь наваливающуюся реальность они шли  и восходили, и вот очутился призывавшийся, незадачливый ваятель в рабочем, как был, халате  в одном из нелепейших пространственных закоулков, которые вынужденно выпадают обычно в классицистически заданной композиции общего плана, своеобразном пространственном  выкидыше совершенно немыслимой конфигурации и потолком над теменем, - под кладовые использовались как правило подобные образования, - встал против стола, за которым в центре – сам вопрошатель и по сторонам два студента, скорее всего также члены КПСС: «Нам поступил сигнал о том, что вы своим поведением пытались сорвать лекцию по научному атеизму, выкрикивая антисоветские лозунги». С тоской оглядев стеллажи с рядами бывалых планшетов вдоль темной стены поодаль, обглоданные остовы учебных мольбертов в углу (на каком из будут сейчас распинать!), одиозную лампочку над гордым теменем, в конце концов, длани свои, оснащённые глиной, уже высветленной и потрескавшейся, и отрясая сей прах: «Признаю, вёл себя не достойно, за что и был удалён из аудитории, - никаких антисоветских лозунгов не выкрикивал». И то, что в полный голос возвещать политические  слоганы или демонстрировать любого содержания портреты - стилистически вульгарно, отточено должно быть в системе восприятия самой матерью-природой, и этот взгляд на вещи оставался неизменным все воспоследовавшие вскоре «перестройки» и дальнейшие постсоветские эпохи. Однако многие старатели искусств в постах ли, письмах, устной речи изобилуют вульгарными оборотами, какие совершенно невозможны для какого-нибудь эстета, но они, тем не менее, творят, а эстет со всей его тонкостью и неприятием дурного вкуса – холост. Впрочем, на том без дополнительных вопросов был  освобождён по направлению к скульптурному станку своему и особе в берете, той самой особе в преклонных годах, но с горделивой осанкой, портрет которой, как позже выяснилось, в далёкие  молодые и бурные 20-е в образе дамы, снимающей перчатку живописал «Рассеянный мягкий лирик» художник Осмёркин, поздний кубист от «Бубнового валета», в дальнейшем просто «формалист», учитель теперь советского художника первого рада – Моисеенко. 
___Следствием «концептуального» вызова случилась разве что, спустя несколько лет, - по совокупности ли заслуг, способностям ли благодаря, - рекомендация от, собственно, профессора архитектуры товарища Василенко, следы которого в скором будущем затеряются между Израилем и Германией, по устройству на работу в комбинат живописно-оформительского искусства художественного фонда СССР, в мастерскую Ривина и Короткова, в мансардах того самого «Египетского дома» которая исторгала проекты. Сюда вскоре и прибыл после года раздумий и первых опытов серии графических картинок в тихой, почти застойной выборгской гавани института жилищного проектирования.  Здесь, в этих энергетических мансардных чащобах проектировались экспозиции музеев. И музеи эти представлялись, что было совсем не в традиции того времени, не просто в виде помещений с чередой стендов, содержащих документацию и так далее, а как некие сценические события, исторический театр, то есть - трепещущие миры, на подмостках которых инспирировались столкновения и всплески  драматических коллизий. Сама музейная экспозиция предполагалась органично вплетающейся в единое архитектурно-планировочное решение, то есть весь синтез объемно-пространственной композиции здания, все его инженерно-технические коммуникации воплощались следуя общей художественной идее, заданной теме музея, и всё его содержимое, его пафос порождал некий информативный спектакль, музейный сеанс, действо сочетающее в себе и живопись, скульптуру, и театр, и кино, - конечно же, использовались новейшие достижения средств информации, свето-,  диа- и кинотехники, электроники, механики,  - это и смещающиеся стенды, и движущееся холсты с пейзажами, и поворотные устройства, и гигантские кинематические конструкции, нашпигованные кассетными и полиэкранными установками, разнообразные виды подсветок, лазерных установок, голографии и звуковых эффектов, - и эти,  драматически воздействующие, объемы были как бы нанизаны на ленту документальной экспозиции: зритель будто попадал в предлагаемое время, погружался в него, почти его обретал, - и художественно-эмоциональный эффект в некоторых узлах порой достигал потрясений. Возможно, подобно тому, как  Кьеркегор и Шопенгауэр являлись предтечами послевоенного экзистенциализма, музейное дело этой мастерской явилось прологом, точнее -  культурной доминантой многих линий дальнейшего развития, или  деградации всевозможных форм концептуального искусства «контемпорари арт» - хеппенинга, перформанса, инвайронмента, неуклонно и последовательно мутирующих в политический акционизм. Владимир Лазаревич Ривин и Владимир Иванович Коротков, эти новаторы всех возможных музейных технологий, поэты сценарной аппаратной, демиурги хлеба и зрелищ,  там, под кровлей средь египетских знаков начертали своё воздушное расписание, собственный образ земных деяний, как и свою драматургию, свой ни на что не похожий мир. И многие, вместе с вновь прибывшим, там пребывали и окормлялись. Да будет вечным священный Ра, в четырёх ипостасях охраняющий заветные входы в эпоху, канувшую в вечность!