I

__Оставшиеся оттиски от первых попыток «книжной графики» – огромный том толкового словаря Ожегова, наполненный округлыми каракулями, благополучно перешедшими со стен,  – привет, Сай Твомбли, от брегов исковерканной снарядами Волги!..
___Первое освоение пространства, точнее плоскости через карандаш и ДО слов.
___ Заботливой рукой родителя направлен к листам писчей бумаги, -  благо, матушка работала машинисткой, распечатывала приказы и прочие документы в руководящих организациях, - потому и поставляла материал для испещрения в достаточном количестве…
 ___И вскоре уже за столом, - первая вспышка чуда: коробка с изображением богатыря с картины Васнецова, над остроконечным шлемом которого выдвигались в три ряда – цветные карандаши!.. Потом через годы, подростком будет трепетать перед магией свинцовых тюбиков, аккуратных, тяжеленьких и цветных, -  осторожное отвинчивание колпачка, таинственная субстанция, жидкая, подвижная и тягучая, волшебный аромат масляной краски…
___Отец рисовал! Любительски.  Вполне в духе журнальной графики, а-ля «Кукрыниксы», - рисунок чернильной ручкой, раскрашенный цветным карандашом. И с раннего детства памятен маленький холстик на картоне: серое небо, танки, взрывы, на бруствере солдаты со звездами на касках и штыками, направленными вниз в траншеи, где в растерянных позах насупившиеся  некие военные, и подпись: «Попались. В. Вальге. 1940 г.»!  Где только не демонстрировалась эта живописная картонка хвастовства ради, и тем не менее  осталась невредимой, и сейчас на виду, рядом...
___Отец воевал с восемнадцати с ноября 1941, начиная со Ржева и до самого Берлина; пройдя ускоренные офицерские курсы; контужен, и следы этого военного потрясения ещё долгое время являлись и будили ночами стоном и криком о помощи из кошмара фронтовых снов. Демобилизован без выслуги лет, потому как и в офицерах младших, и не партийный. Но в первые детские впечатления успели войти хруст и запах военной формы, кожа ремней, портупеи, кобуры, всеобъемлющая плащ-палатка; Великая война, её знаки и отметины сопровождали повсюду, и в виде декоративной ампирной атрибутики, и в военном обмундировании суровых обитателей дома, и разнообразием гильз, обильно засеянных в сталинградские берега. И дальше по демобилизации, преодолевая ужас стыда от двусмысленности положения снять погоны и оказаться опять школяром, всё же завершив в вечерней школе среднее образование, поступил заочником в МГУ на факультет журналистики, который после двух лет не без помощи бдительной и ревнивой матери семейства благополучно бросил, - и как грустный финал: старые общие тетради рукописей по классификации литературных стилей, психологии, сочинения по классической русской литературе, где через предложение «производственные отношения» и «общественно-экономическая формация», но и остались стихи вообще, фрагменты по-настоящему литературных текстов…
___Материнская рука редко, но, бывало, брала карандаш, и тогда появлялся один и тот же со скатной кровлей условный домик, - как откроется значительно позже, нечто подобное, примерно в том же лапидарном ключе и в то же время созидали патриархи зачинавшегося постмодернизма Venturi and Rauch, - и там-сям расставленные по белому безысходному бумажному полю, не менее однообразные, скучные и тупиковые курочки, - кстати, наряду с коровами ещё те персонажи поп-арта, впрочем, Битлз и Скарлатти, прочие в подобном ряду противопоставления пребывали тогда как невозможно далёкое будущее... ___У отца, конечно же, чувствуя просторы возможных импровизаций, канючил нарисовать тех, иных, из только вот чуть заглянувших в младую жизнь, персонажей, и тогда марширующие, стреляющие, стоящие на часах солдаты-бандиты-пираты волшебной линией устремлялись на страницы печатной бумаги и поражали, затягивали, возбуждали…
___По вечерам в отцовских руках открывался монументальный том Пушкина, 1937 года издания, – первая большая книга, книга вообще. Необъятные желтые страницы, заполненные буквами и рисунками: лица, профили и росчерки, силуэты и фигуры, надвигающиеся друг на друга, легкие и на грани исчезновения, полупрозрачные гости из Золотого века. И совсем другой рисунок – Пушкин в гробу! Всматривался в закрытые глаза, в эти необычные черты: как же так, сочинял, рисовал - и вот…  Ну и конечно:
Прибежали в избу дети,
Второпях зовут отца:
«Тятя! тятя! наши сети
Притащили мертвеца».
___«Утопленник»!.. или: «Делибаш уже на пике, А казак без головы»... ___Через некоторое количество лет откуда ни возьмись раннее подростковое, вполголоса, но оглушительно забористо-подзаборное, жёстко дворовое: Ах ты сука, ах ты б...дь! Ты кому дала е..ть?.. Площадные куплеты, детский, эротический фольклор, влетавший в башку на раз и навсегда. Подзаборная архаика, передававшаяся строго из уст в уста, по просторам российским, где три года скачи, стихийно, но в строгом каноне. Поэтические формы, произраставшие параллельно и как-то уживавшиеся, - дома, в школе и в пацанском загашнике. В те времена и в тех условиях сей уличный эпос - под строжайшим спудом табу. Но это позже, а пока - Дорога из жёлтого кирпича, Лукоморье и незамутнённое бытие с Вием, вурдалаками, Белкиным и его Гробовщиком: нежданные, полуночные гости - былые клиенты… Ну и, конечно, тот самый рисунок – Пушкин собственной персоной на лошади, в бурке и круглой шляпе, с пикой наперевес идёт на турка…
___Другой источник младых познаний - домашний альбом с  открытками тёмных коричнево-зеленоватых репродукций мировых шедевров и не только: на две страницы автопортреты поэта Лермонтова в ментике с золотыми шнурками, в гусарском мундире или с буркой на плече, эфес шашки выступает; романтические пейзажи Кавказа с путниками; некая  пара в томных позах - ломанные фигуры  за столом с бокалами, сухие и больные любители абсента – Пикассо;  крестьяне, солдаты, мещане  «передвижников»: мокрые избы, холодные северные небеса над лесом - Нестерова, баба яга с клыком в пустой пасти и зенками навыкат, в ступе в диагоналях дерев с испуганным дитя под костлявой дланью  - Васнецова, присевший Пан с рогом из седых вихрей, полумесяцем за плечом и свирелью в руке (похожая свистулька была и у него  в обиходе!) и, конечно же, меланхоличный демон с огнями вдали – Врубеля… Тогда же часто в руках книга по Древнему Царству Ассирии с пирамидальными ступенчатыми строениями, рельефами со львами, утыканными стрелами, и крылатыми быками с головами бородатых в завитках колечек царей… Первые погружения в мир грёз, видений и фантастических образов.
___Как в нынешние времена, так и в те далёкие весьма популярными были детские «раскраски», альбомы с отпечатанным контурным рисунком для дальнейшего раскрашивания, но и даже композиции великолепных линий с картин сказочных Васнецова или Билибина (основное отличие того времени от настоящего примитива с персонажей компьютерных игр) были бессильны вдохновить на подобное занятие: собственный рисунок с первых ногтей должен был жить и править бумагой. И конечно же, без какого-либо диктата со стороны. Так однажды в гостях, умостившись с хозяйским отпрыском за рисовальным альбомом, был сражён строгим наказом бдительной родительницы - не переворачивать страницу до тех пор, пока текущая не будет заполнена до последних краёв, - личная детская комната у этого бедолаги была, а власти над альбомным листочком – нет! Кажется, на этом сочувствии дальнейшее сотворчество и завершилось. Но бывали ситуации, когда пауза в рисунке исключалась по воле складывающихся обстоятельств. И случилось подобное на уроке рисования, причём, на первом уроке, в тот самый знаменательный день, когда «первый раз в первый класс».  Была объявлена свободная тема – рисуй что хочешь, и от-того ли, что страница предполагалась одна, или с такой силой бушевало желание проявить себя, нечто продемонстрировать, что она, эта девственная плоскость в недолгое время была вплотную заполнена бьющимися насмерть рыцарями и прочими крестоносцами, – такой темой было охвачено воображение тех дней, угнездилась на просторах бессознательного с каких-то дел и по какому-то случаю мантуанская синопия фрески Пизанелло, - в плащах и шлемах в виде вёдер и вазонов, и всевозможные формы мечей и крестов покрыли эту несчастную страницу... Крупная, уплотнённая в тёмно-тёмно-коричневое с белым жабо, Ольга Пална поставила, точнее - вкатила «кол», красным карандашом подытожила груду бойцов колоссальной единицей - «1»! – единственный учитель из последующей череды классов и школ, которая и была-то год, чьё имя осталось в памяти, хотя - а может и потому - все последующие уроки её были напрочь заслонены этой первой и единственной единицей… Однако некоторые тогдашние технические приёмы сродни контемпорари наших дней на некоторые мгновения или даже минуты увлекали: растушёвка грифелем бумаги, уложенной на монету, или затирка пальцем влажной бумажки переводной картинки, когда под рукой загоралась цветами рисованная история, но, увы, высыхая, вскоре безысходно тускнела, ветшала, превращалась в мусор, а бесчисленные монетные оттиски оставались всего лишь бледными копиями…  В этот переходный период – из детсада в школу - время от времени так или иначе случавшиеся «акции деконструкции» приобрели уже сугубо исследовательский характер, - попытки познать новые смыслы:  теперь монета укладывалась на рельс и после проезда трамвая визуально и на ощупь изучалась её изменённая субстанция, уточнялись пределы её текучести; а однажды по дороге из группы на игровую площадку попытался каблуком разобрать на части значок «октябрятской звёздочки», - кроме металлических производились из полупрозрачной пластмассы с фотографическим портретиком ангельского вида почти младенческого Володи Ульянова (Ленина, тогда почти бога большой советской страны), который и пытался изъять из-под стекла пластика, но процесс брутального этого вторжения был резко оборван воспитателем, и по выражению её лица ли, по общему, вдруг нагрянувшему напряжению, чем-то ощутил, почувствовал нитями неведомых путеводителей, что произошло нечто более предосудительное, чем просто поломка какой-то вещички, нечто пока недоступное его пониманию, из мира взрослых… Продолжения и никаких оргвыводов не последовало – впереди ожидались паукообразные тонкой графики свастики в стенах детского учреждения, тогда-то последствия и не заставили себя долго ждать... Но каким образом в процессе следующих изысканий был вскрыт калейдоскоп, причём, чужой, память не удержала; вскрыт или разбит вдребезги, и как следствие - строгие, горящие многоцветьем и симметрично сменяющие друг друга по мере вращения подзорной трубы, узоры рассыпались в прах, - и тогда этот прииск кем-то добытых драгоценных и теперь бесполезных камней-стекляшек вдруг предстал пред внутренним взором пытливого исследователя как ещё одна из бесчисленных множеств, очередная возможность прекрасного…
___Первое соприкосновение с Высоким искусством Большого стиля вживую - в Пушкинском музее, в Москве. Стоял пораженный меж грандиозных конных статуй Донателло и Верроккьо, двух воинов, гордецов-кондотьеров, - подлинные изваяния которых, спустя многие годы явятся: Гаттамелата - строгий, антикизированный в ночи Падуанской пьяццо дель Санто (как пролог к блаженным вафельным полотенцам отеля Casa del Pellegrino) у базилики с вдохновлявшими и учившими многие дни до этой сумеречной встречи фресками Альтикьеро капеллы ди Сан Джакомо, и Коллеони - динамический и напористый воскликнул, завершая блуждания в лабиринте каналов и мостов, на грянувшей нежданно площади Сан-Джованни э Паоло в блестящем полудне Венеции. Две мировых конных статуи. Но и третья к ним от Капитолийской площади - Марка Аврелия, оставшаяся по недоумию папских прелатов - императора-философа приняли за императора-христианина. Но и, конечно же, не испортили бы эту тройку четыре изваяния трёх императоров от Санкт-Петербурга! Всё прочее, так или иначе, к этим высотам лишь отдалённо относящееся... Но здесь, в музейном безмолвии на окраине мира эти два полководца Венецианской республики вдруг повстречались, - и музейный полумрак, огибающий постаменты, плыл и растворялся далее в светящемся пространстве, где у лестницы в небо гигантский гордый юноша, кучерявый и голый с кулаком на плече, рельефы, бюсты и порталы,  а где-то дальше, в потёмках аркад на стене в тусклом свечении, раскинув руки, с поникшей головой на кресте некий Страдалец - парил, царил, был мертв…  Даже не сразу понял – Кто…
___С вхождением в мир книг и кино всё новые в линиях и красках по бумаге бугристой и гладкой в тетради и альбомы громоздились темы: с первых дней по рождению - война, русские-немцы; и далее маршем, толпами и вразнобой: мушкетёры - после «Трех мушкетёров», римские гладиаторы - по просмотру «Спартака», ковбои - после «Великолепной семёрки», индейцы со страниц Фенимора Купера, пираты «Острова сокровищ»  и прочее по мере поступления. Одна эпоха сменяла другую и листики испещрённые разлетались один за другим, и школы шли чередой строений, классов и парт по просторам волжским, кавказским, московским... И повсеместно постоянная проблема с учителями: рисует на уроках, - причем, без проблем с освоением преподаваемого материала, - на контрольные вопросы по теме, только что изложенного, отвечал; оба дела совмещались вполне, что почему-то всех озадачивало... Так и длились эти рисуночки на параллельных листочках, а вослед общие замечания и разъяснительные беседы с родителями. Но менялись системы учебных заведений, и графические экзерсисы благополучно перетекали в плоскость самого текста, в блокноты лекционных конспектов, - и страницы заполняли изображения, стихийно нарастающие одно на другое: лица и лица, неведомые существа, образы и образины; и неопределённые темы, отсветы тем; просто наброски с находящихся поблизости сокурсников; рисунки-размышления: нечто о форме и её сопряжениях с функцией из области решаемого в настоящем проектного задания, например; рисунки-фантазии, фрагменты, росчерки и почеркушки. И всё же основной поток этой графической стихии на полях, - и поля эти временами подавляли, собственно, основное содержание, - конечно же, возникал из неких сокровенных пространств, как голос с другой стороны, сопровождая актуальный на какой-то момент текст, и, не будучи каким-то образом с ним связанным, он, этот бумажный шлейф граффити, тем не менее, взывал, на что-то намекал, повествовал о чём-то самостоятельном, сопутствовал и одновременно увлекал прочь, к иным берегам. Серия листов «Уроки французского» - концептуальный итог, или - художественное оформление этих маргинальных нитей ученической или сочинительской стези, графических, прерывистых и бесконечных: «Перо, забывшись, не рисует / Близ неоконченных стихов / Ни ножек женских, ни голов»...

___Отцы церкви золотого века, неоплатоники, гностики, агностики, учителя, духовные наставники, гуру, прочие мастера своего дела – от Аристотеля и далее - толковали и развивали  понятие «энергии». Так созидались теории, объясняющие направление событий и суть вещей. Энергия определялась как вдохновенный созидатель мира, вершитель творческой воли, знаменатель смысла и цели. Эта нераздельная непрерывность сил определяла достоинства явлений и смыслов, назначала те или иные вещи истинными, - но сама эта потенция, сила всеобщего творческого импульса произвольно утверждалась вне определений или позитивных понятий, - прихотливо отличаясь от истины, она утвердилась в умах как «энергия заблуждения».
___ Человек или Художник, оказавшийся  рядом с истиной один на один, - наг и беспомощен. Для того, чтобы быть готовым к сюжету, вообще – творить, он обречен на извечное «активное блуждание». Энергия заблуждения - его хлеб и кров(ь).

___Наш герой вполне активно пребывал в состоянии  блуждания, - никакие художественные учреждения не посещал и творчески  развивался в общем-то стихийно, вне стен и рамок каких-либо художественных школ. Карандаш или ручка скользили по листам совершенно без цели: ни выставки, ни конкурсы, ни демонстрации кому-либо не имелись в виду, - разве что в учебных заведениях на классных переменах окружали и нависали над его головой одноклассники, следя за развитием графических событий. Свершения этих вполне сумбурных школьных импровизаций обрели в конце концов форму комиксов на тему, актуальную в те 69-71 годы  - Вьетнам! «Похождения Трех американцев», один из которых - сдавшийся в плен вьетнамский боец, а также: агента 007, дополнительных агентов Смита и Марка, «неформала» Феди и многих других, прототипами которых, конечно же, являлись одноклассники автора. К слову сказать, Агент 007 был срисован с весьма выразительной фигуры - долговязый парень  с большими оттопыренными ушами, который к тому же был хром. Кличку  имел соответствующую, а значит и рисован был с гипертрофированно дугообразным коленом и всеми прочими характерными деталями, то есть, в стилистике жесткого «критического гиперболизма», - про толерантность или политкорректность в те золотые времена уроки не проводились. И прочие персонажи, так или иначе, наделялись характерными чертами своих прототипов, по большей части привлекательными не слишком. Сюжет развивался чередой конфликтов, а значит погонь, разрешавшихся в столкновениях.  И весь этот столь недружественный  коллектив после многих боевых передряг в чащах Индокитая под завязку попадал в преисподнюю, по недоразумению, как водится…  В тех печальных краях без особой паузы опять же начиналось активное, а точнее – традиционно агрессивное взаимодействие с местными обитателями,  впрочем, без перерыва на продолжающуюся череду внутренних конфликтов. Сия эпопея, длившаяся в течение седьмого и восьмого классов, воплотилась в результате  в пять частей – пять ученических тетрадей. Наверное, это был первый, вполне завершенный творческий продукт, – всем, и героям, и анти- в финале удалось вернуться на грешную землю; и черти облегченно вздохнули в своем дымном аду.
___То есть, творческая биография, можно сказать, выписывалась уже к годам пятнадцати. Но идеи, или хотя бы мечты стать художником - не было. Да и быть не могло, ибо этот художнический мир со всеми его чудесами, ароматами, – а ему иногда встречались одинокие боги за таинственными ящичками на металлических ногах с кистями и картиной с закатным небом, скопированным с гаснущей на глазах вечерней натуры, и сам он держал в руках эти волшебные тюбики, пузырьки с растворителем, -  так вот, вся эта красота, её ангелы, служители, домочадцы, прочие восхитительные рабы находились от него еще дальше, чем прерия американских индейцев, каменный век первобытных людей, вьетнамская война или даже пир олимпийских богов…
По мере взросления появлялись новые увлечения, а значит новые темы и герои в рисунках, которые множились, разлетались, пропадали, обращались в прах.
___Почему же он, тем не менее, продолжал рисовать? Да от нечего делать! Или всё-таки нечто подвигало, некая сила влекла и выписывала колечки и кружки последовательных возвращений …
___Энергия блуждания клубилась.

___В рядах Советской армии вдруг выпало сделать стремительную карьеру «армейского художника», ибо в организации военной выучки в те безоблачные времена абсолютной советской тверди важное значение придавалось военно-политической пропаганде, идеологические формулировки которой реализовывались через «наглядную агитацию», через скульптуру, плакат, дизайн. Солдаты острия идеологии и искусства, как приговаривал замполит полка.
___В Советской армии водились художники!..
___Служба проходила в городе Львове. Тогда это был спокойный романтический город, готические и барочные соборы которого по утрам в часы увольнений обычно подернуты загадочной дымкой… При военной  части был клуб с библиотекой – место служилого обитания.  Здесь обрел друзей, сослуживцев, но с художественной школой или училищем в личной истории. Днём – политические стенды «Ленинских комнат», вечером – рисовальные штудии драпировок, гипсовых голов, постановки натюрмортов, портрет с натуры, - акварель, рисунок, чтение, теперь уже системное, специальной литературы по изобразительному искусству и архитектуре. Отправил запрос в тогда еще ленинградский институт имени Репина при Академии художеств, откуда вскоре пришла кипа бумаг, в которых была изложена подробная информация всей системы обучения и, конечно же, условия поступления. В лето, сразу по увольнении из рядов были успешно сданы экзамены, и произошло зачисление на архитектурный факультет. Из армии помимо уроков рисунка и живописи, необходимых для поступления, также были вывезены навыки жонглировать тремя предметами, импровизировать на клавишных в стиле свинг на элементарную тему левой руки в до минор и исполнять на акустической гитаре балладу “The Sage” Грега Лейка . И бобина с записью альбомов «Selling England by the Pound» и «A Night at the Opera», что расцвечивала за границей отбоя сладкие минуты казармы музыкального взвода да взбадривала клубные будни художественных мастерских, - эта блестящая плёнка на катушке и у «дембеля» была под рукой.
___Ленинград той осени  был городом Достоевского, Тарковского,  Питера Брейгеля Старшего… Так начиналась новая жизнь: утром рисунок, живопись и далее тягучим потоком лекции до позднего вечера по техническим дисциплинам, начертательной геометрии, по теории, истории архитектуры и прочих искусств, композиции; вечером опять рисунок и книги, книги... Его увлекали все эти объемно-пространственные построения, сопряжения, взаимопроникновения и процессуальность; развитие стилей и смена эпох, — конструктивизм, функционализм, Hi-Tech… Пространство, Время и Архитектура.  Эпохальные имена, идеи и деяния.
___ Фрэнк Ллойд Райт, отец «органической архитектуры», создатель «Домов Прерий», поэт перетекающих пространств, террас и водопадов, - о, эти террасы и водопады, иконы романтического глупого второкурсника! - спонтанный мистик, учинивший на 5-й авеню эксцентричное строение, вещь в себе, спиралевидный пандус под панцирем улитки, чьё пространство преодолело материю, этот срезанный конус вверх дном, обособленный от всего и вся, музей современного искусства Соломона Гуггенхайма, - пластиковые часы его имени с постмоденистскими коровами на циферблате безотказно минута в минуту, успевай батарейки менять, у набережной Невы над холодильником завершают третий десяток.
___Ле Корбюзье, «Архитектура XX века» - первая книга, только что изданная и купленная в Ленинграде; труд архитектора, сформулировавшего шесть принципов современной архитектуры, выдвинувшего идею Модулора - параметры жилища, соразмерные с пропорциями сугубо человеческого, и воплотившего, исполненную иррациональной грации, капеллу в Роншане.
___Мис ван дер Роэ, бог «интернационального стиля»; адепт стекла и консоли, сочинивший парящий над землёй жилой прозрачный дом и построивший чёрного истукана - Сигрэм Бильдинг: однажды в сумерках на Парк-Авеню как-то вдруг по левую руку грянул элегантным совершенством академического модернизма элементарными столбами на постаменте из травертина и профилями, улетающими в элементарную корону, идол в стальном корсете, и даже дух перехватило со слезой на ветру; впрочем, после Russian Vodka Room прогулка свершалась...
___Филип Джонсон, верный ученик последнего, пропагандист и гениальный эпигон всех трёх; от которого - имитация стеклянного дома и здание Сони-бильдинг с массивным аттиком из мебельного дизайна, с аркой входа в семь этажей, - активный бросок в постмодернизм; его же - сооружение-призрак, «Хрустальный собор», мегацерковь - тотально структурированное стеклянными блоками необъятное пространство, на исходе во многом вдохновлявшее в проектировании дипломного кино-концертного комплекса.
___Основополагающие истоки и первые наивные фантазии, воспарения, интерпретации, заимствования и реплики, - студенческие, «девственные пуки».
___Никаких мыслей переводиться на живописный или графический факультет не было и не могло быть, но блокноты продолжали полниться беспорядочными рисунками: набросками увиденного в библиотечных журналах или на лекционных слайд  демонстрациях,  набросками вообще, - попытки эскизов к проектам,   просто череда бессмысленных персонажей, фрагментов, намеков… Блокноты пухли, а насчет идей изобразительного характера, своих идей, которые полагали бы возможность картины  – пустота…

___У каждого свой путь в долины вольного искусства, в надмирное число «избранных». Хорошо, когда кроме дара, ты с младенческих ногтей купаешься в творческой среде, когда твои родные – твои первые и уже вполне профессиональные учителя, которые по мере твоего развития передают тебя в более сильные руки, поднимая всё выше; хорошо, когда первые книги - это альбомы по искусству, и когда дом твой - это изваяния и натюрморты, музеи и театры, вдохновенные пленэры и усердные многочасовые школьные занятия, когда взросление – это расширяющееся познание великолепия божественной конструкции мира, когда перед глазами и душой сладостный поток открытий и озарений - что есть форма, цвет, музыка, гармония; хорошо, когда  и далее плавный переход в благополучную художническую юность, опекаемую дядьями и покровителями.
___Счастливый тип художника, рождающегося постепенно и неотвратимо. Но творец вообще, Мастер, артист, живописец осваивает окружающую действительность, сочиняет личную сцену, претворяет всякий ландшафт, устраивет, множа его визуальные суггестии. Радикал и конформист. Он раскрашивает картонные фанфары, поэтизирует быт и дирижирует глобалью. Стихиен, упорядочен и категоричен. Адепт больших стилей и подробный заседатель лавки тысячи мелочей. Присваивает что ни попадя.   И это будет великая удача , если однажды набредет на некий оригинальный композиционный рисунок - то или иное распределение пятен, пустот, линий; найдёт ли откуда невесть личный технический приём - мазок ли, валёр, удар; изобретет материал в конце концов; что почти совершенно - сочинит образ, выкрадет у истории тему, вогнав ее в личную форму, - то есть найдёт свой ЯЗЫК, свою РУКУ!..
___Созревающие в органической атмосфере художественности и благоволения, они осваивали надлежащее ремесло и выходили в мир, - в меру своего таланта получал один, другой - в меру находчивости или коммерческой прыти, третий, источая струи индивидуальной харизмы, приводил в движение колёса удачи...
___Но может сложиться и так, что кто-то будет тихо, вторично кропать в своем бедном углу, и, как знать, будет по-своему счастлив…

___В эпоху Высокого Возрождения в Риме возникла теория «рисунка внешнего» и «рисунка внутреннего». Под внешним - понималось постоянное рисование с натуры, овладение всеми техническими приемами, неустанная тренировка глаза точно считывать пропорции, тогда как под внутренним рисунком подразумевался тот замысел, который возникает в воображении художника, те смутные видения и нездешние миры, что приходят из снов или вдруг, - миры, которые есть плод постоянной работы тайных глубин его сознания. Воспитанный в благолепном раю всех возможных учений и школ, без каких-либо преград успешно развивающийся, мог буквально попасть под гнёт этого «внешнего рисунка»; очарованный бесконечным разнообразием форм окружающего его мира и собственным, стремительно развивающимся мастерством, он становился пленником своего чистого становления, иначе говоря, превращался в ремесленника, обреченного на производство вычурных, технически отточенных, но пустых и плоских вещей, способного на произведения композиционно схематичные и прямолинейно литературные.
___Художник вообще пребывает в постоянным поиске своего «золотого места», блуждает в границах «внешнего» и «внутреннего» в поиске того самого пути меж Сциллой и Харибдой, успешное завершение коего обещает его неусыпная энергия, соотнесённая с природным даром.
___Питер Пауль Рубенс, будучи гостем испанского короля Филиппа IV, однажды обнаружил в коллекции его сокровищ «Девушку в меховой накидке» от Тициана, и дабы отделаться от таинственной незнакомки, которая с той самой минуты стала преследовать его, решил сделать список с картины, - то есть, отразив это, захватившее его, создание, в свою очередь овладеть им. Благодатен жребий гения, творящего, целиком полагаясь на творческую интуицию, на дар тот самый случайный щедрот небесных. И вот, вооружённый кистями и одиночеством, поплыл в эту красочную стихию, на ладье искусств воспарил по волне этого хрупкого образа из века минувшего, словно присваивая манящий из темноты лик, робкий и в то же время игривый, жест плавных рук, бархатистость прозрачной кожи, тёплую тяжесть ворсистого меха... Случается, для того, чтобы избавиться от понравившегося мотива, музыкального отрывка, песни, достаточно бывает нырнуть в этот формат, разучить и далее исполнять уже самостоятельно, исходя из своих возможностей, на свой лад, и тогда отпадает это острое желание постоянного повторного прослушивания, а если оно и происходит, то уже в автоматическом анализе, соотнесении с теперь собственным взглядом изнутри, то есть интерпретируя. Интуитивно Рубенс действовал подобным образом: списывал наслаждаясь, - не ставя задачу обязательно точного внешнего сходства, переводил на свой холст, повторяя и преобразуя. Потому-то у него и получилась скорее некая итальянская сестра камеристки инфанты Изабеллы, или, что вернее, - очередной образ Елены Фурман, до гроба любимой жены и мечты, чем тициановская «девушка на выданье». То есть, не очень задумываясь о результате, послушно и очарованно отправился в путешествие в совершенный и неведомый ландшафт своего итальянского предшественника... После смерти художника король задался целью скупить все его творения, и за эту «копию» в сравнении с гениальным оригиналом - отвалил втридорога...
___ С другим нидерландским, теперь постимпрессионистом уже в Новое время произошла иная оказия: однажды и вдруг, без какого-нибудь концептуального мотива обронил в масло с краской черно-белую литографию с картины «Пьета» Эжена Делакруа, и так ему жалко стало этой порчи, что тут же воплотил священную пару на холст в отчаянные синие, зеленые и жёлтый хром, вылепил пламенеющим, узловатым и змеевидным мазком, попутно снабдив Мадонну безумными глазницами, Иисуса - личной рыжей бородкой. Погрузив сей патетический сюжет в свою взыскующе страстную энергию и навязав источнику вдохновения не только свой оригинальный почерк, стиль, яростную индивидуальность, но и, собственно, общую подсолнухообразную и несколько параноидальную стать, художник совершенно избавил его от каких-либо намёков на ту самую традиционную форму, которая испокон веков служила представлением возвышенного как производной прекрасного, зачистив его от каких-либо намёков на возможность гармонии, окончательно затмив собой пылающие лучи закатного средневековья со всем его великолепием и законами. Но и, конечно же, попутно вполне и даже более, чем в предыдущей истории, финансово обеспечил будущее случившегося «обновления»... Другой подход, но с тем же результатом, ожидал «Воскрешение Лазаря» Рембрандта, когда композиция также по литографии интерпретировалась уже вполне осознанно, дабы «погрузиться в таинственность», - из пещеры событие перетекает и млеет в пустыню, вместо Христа - знакомые товарки в платьях с разноцветными, так или иначе извивающимися, полосками-мазками, и всё это под условно палящим белым солнцем.
___Так зарождается жанр «условной копии», традиция наследования в приёме вольной интерпретации. И если в потоке надвигающегося времени после Аристотеля и Канта остаётся только рассуждать, то после Андрея Рублёва и Тициана - только учиться, точнее - постигать знание, благодаря которому «новый герой», преодолевая бессилие настоящего и экзистенциальную тревогу о «впереди», где уже ничего не ждёт, совершает открытие о личной избранности, и тогда этот новый, торжествующий статус обрекает его всегда оставаться открытым к «подлинному» грядущему и гарантированно быть застрахованным от случайного выпадения из прогрессивного порядка вещей. С развитием «художнической деконструкции», этого отстранённого повтора, «остранённого» взгляда в прошлое, он тщится своим исключительным «Я», мобилизуя истоки, соки и ручьи своей индивидуальности, примоститься рядом, встать в торжественный ряд, а то и просто заслонить, подавить, вытеснить первоисточник, - тот самый, очерченный ушедшей эпохой, дар, оригинал, что созидался по «законам красоты», по правилам «красивых пропорций», тем самым упраздняя веками отточенные формы, с которыми возвышенное просто случалось.
___Френсис Бэкон (не филосов!), застигнутый родителем-деспотом, человеком строгой пуританской морали, соответственно, за примеркой материнского платья и отправленный под надзором бывшего сослуживца военного-отставника в европейское изгнание, где вместо желаемой шагистики строем они заделались любовниками, начинал с по-девичьи чуть кубистических и по-юношески наивных  «недосюрреалистических» поползновений, оформлением интерьеров, претерпев разочарование, и лишь земную жизнь отполовинив, сочинил фигуры у подножия распятия – три страждущие уродца на красных фонах, то ли на солдат, то ли на святых намекающих, - то есть, если не получается войти в струю, просто сделать портрет, например, и не показаться наивным, но чувствуешь страсть и мощь, кликни фурий вечно бдящих; таким образом, ухватив свою будущую музу узловатых соитий, размазанных в пространстве и, естественно, времени, приступил наконец к двадцатилетним вариациям на портрет папы Иннокентия глубоко им почитаемого Диего Веласкеса, вследствие чего мощный образ умудрённого старца широким, уже отработанным махом по тёмному обратился в сдавленную вопящей чёрной дырой или, пребывающей в процессе деформации, замкнутую фигурку, в тень, оболочку, мрачную карикатуру, взывающего о своей боли и тоске злобного полупрозрачного узника, зашоренного решёткой ли грязных осадков, или навечно впаянного под грани в адское место одиноких страстей, - таким образом, отомстив за гнусное детство отцу родному, попутно неустанно впаивая себя как творца в историческую обойму, и теперь уже точно обретя себя как художника, переходил себе преспокойно со стаканчиком из бара в казино, и опять возвращался в хаос своего уделанного ателье, продолжал унавоживать больную и смачную историю троящихся соитий и тяжкого отходняка. Будучи в Риме, так и не поклонился гениальному полотну: копиисты-профессионалы общаются с шедеврами, не страшась ущерба; Художнику, когда пребывает в определённом процессе, дабы не быть вдруг сражённым, стоит держать дистанцию...
___Виталий Вальге, - основное действующее лицо настоящих записок, отчасти их автор, частично - скриптор, - в свою очередь не избежал искуса приобщиться, ибо кого только из «избранных, счастливцев праздных» не соблазнял живописный трепет фламандских, испанских, венецианских ли образов королей. кардиналов и матрон, отцов и богинь, таинственных и для простого смертного таких невозможных... И тогда открывалась череда портретов, - не без сопутствующего влияния и без каких-либо потуг на самовыражение, - персонажей с распахнутым зевом на зрителя, то ли вопрошающих к потомству, взывающих ли к современнику, знакомых или с некоторым намёком на узнавание, а то и вообще безвестных, -  обойма лиц, предполагаемых воплотиться в некое поле, шпалеру. Но затейливы пути материальных стимулов от нынешнего мецената, - и вот в одиночестве или парами скучают, успевшие явиться в мир, под коридорной лампой, или, заставленные холстами, лицом к стене… С другой стороны, существуют и другие пути, и отнюдь не живописные, быть зачисленным в священную иерархию, - а написать, например, историю искусств о самом себе в третьем лице!..  И всё же, главное и запредельное в этой истории диалога, заимствований и кражи -  это то самое чувство сладкого скольжения и блужданий в потоке обаяния великого «коллеги по ремеслу», когда не преклонённым копиистом, но соучастником проникаешь в процесс творения - словно прогуливаешься в письме рука об руку, когда почти осязаемы взмах его кисти и глубина вздоха, когда растворяешься в этом божественном сотворчестве, и почти мистичеким ощущением событийности полнится пространство, заполняется плоскость. И вот твой Бог творит мир, и ты сам вдруг среди его касаний и движений, и не фрагментом тени поодаль, не в качестве подсевшего микроорганизма – примостившейся тли на рукав, но как полноправный, пусть кратковременный, мгновенный, но соучастник, - почти часть единого и недостижимого, обожаемого, любимого и не от мира сего, - и тогда, пребывая в этом запредельном соучастии и сотворении, проваливаешься, как в сон, в его отображение, изображение, такое знакомое и, мнилось, извечно неприступное, вдруг становишься в нём, обнажая свои инструменты, отмеряя свой пульс, без стеснения привнося, изменяя, продолжая, но и, конечно же, обречённо учась…
___Однако с XX веком на сцену выходит «новый» автор, и теперь его прогулки к стопам или изголовью - кому как дано - ушедших титанов именуют не иначе, как «научный эксперимент», на крайний случай - «филосовское исследование»! «Бытийствуя здесь», в принципиальном страдании или его имитации, окончательно растеряв слова молитвы, этот «последний герой» уже не способен на историю, - составляя очередной комикс, он и не говорит «несказанного», но лишь сообщает, что не может этого сказать, - он сочиняет гимн радикальный «тыр-пыр», или прилепляет долгие слова в домотканую теорию последующего международного кредо, объявляя очередное «ничто», которое тут же дряхлеет. И он же пророчествует, возвещает, трубит о конце времён, восславляет разгорающуюся агонию, ибо его принципиальная неспособность к формам кладёт начало и артикулирует конец искусства, но не искусства вообще, а всего лишь как упразднение категории прекрасного, когда это продолжающееся искусство становится совсем другим, вне хорошего вкуса, когда оно избыточно энергией, стремящейся прежде всего к аффектации, где ощущение возвышенного - это прежде всего шок, предчувствие безумия, распад, эпатаж, скандал; удивление от столкновения с возможным. И аффектация эта ничем не обязана тому чувственному, которое определялось как «духовное», и всем - некоторому «нечувственному секрету». Этот «условный секрет» и предъявил новую истину, поле, сектор, где в «новейшие времена» только и возможно «подлинное», - отныне никто не способен живописью, чем-то ещё претендовать на свидетельство о «высоком», не рискуя быть заподозренным в самозванстве или подлоге, и сегодня если искусство производит прекрасное, оно производит китч.
___Сальвадор Дали, великий и усатый,  маркиз де Дали де Пу́боль, #сюрреализмэтоя, поэт, романтик и законодатель креативного жеста, предтеча креатива вообще, недолюбливал своих коллег - либертанных коммунистов. И богами ему служили: Веласкес - Вермеер. Возможно и стоило ему свои эксцентрические восторги в адрес «Аллегории живописи» сохранять сугубо в устном формате, однако Художник, как известно, жжёт кистью, потому и поплыл в честной тогда ещё мир размытый пейзаж и его вариации как приношение кумиру, - фокусы-покусы из предметов и их сочетаний на пустынном фоне прямиком в лоб обывателю-фантазёру, а заодно психоаналитику-любителю, - и в этом пейзаже с претензией на многозначительность, но живописно бессмысленном, где кремовый колор и жиденькие валёры высокого неба с клубами ваты и ртутью муконазальных слизей, благополучно перетекающего в дурно нарисованные отёкшие абрисы лимонадных руин и вялые силуэты анемичного горизонта, - крючком по центру так-сяк ломаная фигурка «творца» как вольная цитата и знак причастия. Так вкупе с пейзажами, губами и эскападами, беспомощными акварельками к «Божественной комедии» и нервическим на грани срыва рисунком к «Дон Кихоту» шелестели года, - гигантские холсты утопали в половодье микроскопических, лессированных тоненьким колонком, проходили сессии, анамнезы, параноидальные метаморфозы и муравьеды, - и вот после «Кружевницы» в рогах носорога, - кои будто российский извод восьмой стадии кубофутуризма в серпах, - пришвартовал, наконец, Всемирный гроссмейстер эпатажа в тихую гавань цепкой старости, и здесь, в её окончательных стенах,  скрестив мягкие касания и списанный передний план от камеры-обскура с иллюзией пространственного объема голографии, содеял свой прощальный шедевр: «Дали со спины, пишущий Гала со спины, увековеченную шестью виртуальными роговицами, временно отраженными в шести настоящих зеркалах», где обязательный, льющийся из окна свет и традиционная немота персонажей от Вермеера сопровождает плавное движение в глубину зеркального отражения от Диего Веласкеса. И вот в серебре амальгамы пронзительный глаз и закрученный ус за крестовиной - словно из темени заповедных «Менин» мерцает двойственный дух Диего и Филиппа, в центре притихшая модель - размытый и ускользающий лик священной Гала с выражением паиньки – губки бантиком, с чёрным бантом от Шанель, в жемчужном ожерелье и очаровательной, обширной и вполне несвежего вида, словно изъятой из бабушкиного сундука, линялой матроске, - когда-то в стародавние времена обязательного атрибута всеобщего детства; и по эту сторону спинки стульев и спины лысеющего в кудрях маэстро и старой подруги с пыльной прической над отложным с характерной полосочкой воротником, холст и массивная рама зеркала профилем неисчислимого количества скоций, валов и выкружек строго секут пространство на планы, причём, художник как бы разделён с его моделью и отражениями, в том числе и его собственным; центральная стойка мольберта и вертикаль тени от занавески - и зачин этого разделения, и замковый камень самого творения, аграф, скрепляющий чёрную геометрию рамы и холста, две картины в картине, покоящиеся в устоях «романской» архитектуры массивных седалищ; и в завершении, – от спинки  кресла через холст к раме и от фрагмента мерцающей стены внизу к светящемуся пейзажу в проёме, - диагонали в косой крест намертво сковывают разделённых по горизонтали. Видимо, на старость верного и единственного ученика неподражаемый  Йоханнис вер Меер Дельфтский утолил испанскую страсть главного сюрреалиста и продемонстрировал наконец мистический мастер класс, - так изысканны и аутентичны тишина и статичность, сдержанный цвет и сочетание непрозрачных красок с тонкой лессировкой световых эффектов, мерцание охры, голубой и красно-коричневых, обращающих плоскость голой стены в поэму, это идеально выверенное творение и растворение в «Учителе». Дальнейшие обращения к титаническому Микеланджело -  не более, чем расслабленные пародии и приближающийся финал.
___Однако время письма не проходит. В конце концов, начинаются поиски утраченного времени. И ничто, в конце концов, не преодолено.

___Когда век «модернизма» устремился по мировым, европейским в первую очередь, дорогам, параллельно зачастив по российским ухабам, на историческую сцену всех, позиционирующих себя как искусство, движений, направлений, ответвлений, пустился во всякие тяжкие художник нового типа, противоположного племени; представитель межжанровых формаций; манифестирующий глашатай; «авангардист радикальный»; деятель по ту сторону жанра, стиля, искусства вообще. Полыхнули  художники-концептуалисты, прогрессивные и ретивые, «актуальные постмодернисты», злободневные и ироничные, подвизающиеся в области перформанса и хеппенинга, самовыражающиеся на стыке театра, цирка, балагана,  пародии на социологию или эпатирующего извода философию; конечно же, обязательно политически ангажированные и, как следствие, формулирующие повестку «постдемократического общества». Крайне озабоченная своей «современностью», в своих «радикальных институциях» сия новейшая генерация пользует принципиально модерновые  средства «творческой индивидуализации» - компьютер, робот, автомат… Но не исключаются апелляции и реминисценции, «реинновации» устаревшего и забытого приёма, - например, «концептуализируется» возврат к топору, если вдруг выдаётся акциз порубать изображение какого-нибудь святого… 
___Здесь рисунок принципиально не существенен, ни внешний, ни внутренний! Никакой! Художником становится любой и на всяком отрезке жизни, без предыстории, по желанию, наитию, интеллектуальному волению, капризу в конце концов. В постдемократическом обществе формула «nobody is irreplaceable» реализуется на новом витке…
Оставим рисунок Средним векам!
___Он развивался кардинально в стороне от этих (идеально взращённого профессионала и самоопределившегося концептуалиста) двух столь противоречивых формаций, и развивался вполне дико и как придётся, опираясь в своем стихийном творчестве сугубо на внутренний рисунок, то есть, безысходно импровизируя на захватившую его воображение в данный период историческую эпоху. С рисунком внешним соприкасался лишь при подборе материала для той или иной идеи, то есть, делая зарисовки с книжных иллюстраций, а значит, заодно спонтанно обучаясь композиции, параллельно автоматически имитируя те или иные технические приемы. Но и лики бледные и полупрозрачные, фрагменты фигур из непознанных областей всплывали на поверхность, вереницами изглубока, выстраивались на плоскости в ряды, теснили листы толпами, заполняли внавал, - лица и фигуры рождались, манили и не подпускали; и напевы речных сирен летели мелкой волной.
___Но та необыкновенная художественная жизнь, чудесный мир искусств колосились слишком далеко. Однако сопровождала неотступно, выработанная ежедневным желанием и с приступами возгораний, привычка с детства что-то там на листочках чиркать. И все считали, что вот он УМЕЕТ РИСОВАТЬ! Неуёмное желание возвращаться к материалу и плоскости.  Следить за паутиной прихотливых, почти непредсказуемых линий, распределять движение пульсирующей волосяной ткани, отыскивать в бесконечном хаосе штрихов и переплетений разреженные пустоты, намечать череду пауз, проваливаться в клубящуюся черноту и растворяться в девственной белизне; составлять из неизвестных, появляющихся вдруг лиц и фигур обрывки событий, намёки на нечто почти случившееся.
___Так сочинялись картинки к каким-либо историям, или рисовалась история в отдельных картинках, смешанных, обрывочных, незавершённых. Нравилось УМЕТЬ это делать. Есть чистый лист бумаги -  его надо зарисовать; листочек самый невзрачный, обрывок, часть какого-нибудь бланка, -  на почте перьевой ручкой на денежном переводе, - не задумываясь, что из-под руки выскочит, то и черкануть; был бы какой инструмент по случаю, можно и ногтем,  – не пропускал, не проходил мимо…
___Жизнь мальчишечья в закоулках двора – вечное соревнование: кто кого, какое дело не подвернись.  Двое в позах беспечного отроческого досуга стояли, ждали когда подойдут другие,  или просто мечтательно глазели на окна и крыши домов. Он, переведя взгляд под ноги, на уныло-серую плоскость асфальта, увидел скол красного кирпича. Как обычно - дело было вечером и делать было нечего. Наступив на этот обломок от этого «нечего делать», потащил его по шершавой плоскости, совершая изгибы и повороты, оставляя рассыпчатую прихотливую линию, иногда осторожно смещая его в сторону, чтобы нацарапать тот или иной знак. И когда товарищ его рассеяно перевёл взгляд полюбопытствовать, чем это он там занимается - он увидел в его глазах изумление, - Как! И это ты нарисовал ногой!.. На асфальте была выведена голова в профиль, портрет неизвестного, сошедшего ниоткуда и в окружении которого они вот так нежданно и как будто очутились, находились, переминались с ноги на ногу; один - поражённый: рисовать в тетрадке - это одно, но чтоб вот так, ногой на земле!.. и другой - со спокойным самодовольством: подумаешь, тоже мне фокус! - но с ощущением тайной силы особого умения, чувством обладателя редкого дара не просто срисовать некий персонаж, готовый продукт, а, как тогда они выражались, «рисовать из головы». А вот так взять и от скуки ногой накатать на асфальте голову из головы!..

___И ещё там, в том «нежном возрасте» на пороге новых открытий, знаний, прихода небывалых ощущений, когда это новое вдруг становится острым до боли, а также попутно первых затяжек и глотков вина на детской площадке, в том раннем отрочестве - был школьный театр, театр и дворовое кино… Театр тринадцатилетних! – ставили несколько сцен из «Золотого теленка»! Каким-то образом сцены эти были выбраны и составлены, разучены и сыграны, -  в актовом зале перед классом на Новый год(?!). Представление к праздничному вечеру на следующий Новогодний праздник приготовлялось уже по оригинальному сценарию: с погонями и кулачными поединками по поводу сакрального мешка деда мороза – в этом была интрига; но праздничный вечер был во-время и благополучно отменен. Тогда в последующие годы увлеклись съемкой на кинокамеру, делали свое немое кино, - ухватились за историю о «наболевшем» - про мафиози: какие-то банки с ядом и убийства, - уже не имея в виду ни школьных учителей, ни кого-либо из взрослых вообще, то есть без цензурных тормозов и ограничений. 
___На шестнадцатилетие родители одарили гитарой! Разучив три с половиной аккорда и только набив мозоли на пальцах, но толком не научившись держать эти аккорды в баррэ, стремительно была собрана группа, - вставлялись под струны звукосниматели, подключались усилители звука производства завода «Кинап» и гремели электрические звуки и гул фона по подвалам; записывали на магнитофон «Комета» собственного сочинения «оперу», собственную «суперзвезду»(!?) И поехало-погнало  дальнейшее погружение в «Beatlemania», рок, и всё прочее этому сопутствующее: игры на танцах, «шефские» гастроли по области Волгоградской, которая, в общем-то, размером с Францию… 
___Тетрадки и блокноты теперь полнились длинноволосыми, а то и бородатыми типами с рогатыми гитарами наперевес, в динамичных позах и в клубах дыма. Заграничный аромат плотных глянцевых конвертов больших пластинок - «альбомов», «дисков», «плит», как изделия эти именовались в неформальных средах, - удивительно оформленных и богатых. Звуки и ритмы, повергающие в транс и трепет. Наслаждение чистой формой и почти полное небрежение содержанием.
___Но рисунок вбирал в себя любые состояния и впечатления, пусть даже состояния на грани шока; впитывал, перерабатывал, смешивал, расчленял и выплескивал на листы, - появились картинки с элементами абсурда, фрагменты и членения, дикие сочетания и разрывы; запестрели «сюрреалистические мотивы», незатейливые кошмары подросткового воображения.  
___Избранный уметь изображать нечто, обладать даром рисунка всегда и  везде пользовался уважением: и среди дворовой шпаны, и в компании юных модников у стойки только что открывшегося бара, и даже в музыкантской среде, - и в конструкторском бюро,  и в армии, и в местах заключения.  Но кому и что ответит одинокий странник большого двора?
___До сумы и тюрьмы наш герой пока так не докатился, но в тот переломный период жизни, когда радикально менялось самое бытие - джинсовый клёш преобразовался в галифе цвета хаки, - именно тогда  он впервые серьезно столкнулся с систематическим рисованием, стал следовать рекомендациям  тех или иные техник, используя конкретные методики обучения, то есть, целиком погрузился во внешний рисунок. 
___И тогда вся эта поп-музыка, поп арт, хип поп и т. д. отдалились за горизонт.