___В академической среде института Репина, в которую он без оглядки и паузы окунулся, поплыла через сизое утро и, случалось, до самой полуночи в невских огнях эта сладкая новая жизнь: утром рисунок, живопись и лекции нескончаемой чередой, и снова рисунок, и опять живопись; архитектурное проектирование; библиотечные закоулки и академический читальный зал; и убегающий в бесконечность по дуге зал «Циркуля», на третий год сменившийся уютной мастерской.
___Но вначале был август, заверивший и подытоживший, пустынный и беспечный с участием в штукатурно-отделочных процессах по гулким, бесконечным анфиладам коридоров, с носилками строительной трухи и восхождением на главный купол, откуда вид на Неву с пересчетом мостов, на шпили и дворцы. И экзаменационный  июль был, с общежитием, магнитофоном, тут же взятым на прокат, и священной армейской бобиной, где поступающие на живопись и разделявшие комнату творили композицию - два колхозника в кепках у трактора силуэтами по чёрному и полосой неба бывалого заката. Аналитические разборки происходящего на холстиках. Тогда-то вдруг и открылось: Дант ли это в хламиде, ведомый Вергилием, в тоге облачённым, скальными кругами над проростью адовой, или два тракториста в ватниках с цигарками в темени чернозёма у гусеницы железного коня, мало чем различается принцип анализа или терминология теории композиции, - взаимодействие фигур в соотношении к сопутствующей массе, их статика и движение ландшафта, фронтальный план и условная перспектива, погружённость в среду, списание, уход в тень…
___Валерий Боборыкин, ведомый, внимающий, но и гнущий своё: упоение деталью и утончённость моделировки, личный почерк в технических приёмах и личностная  интонация в образе, эффектная индивидуалистская техника прежде конструкции фундаментального, - однажды на примере  проработки ствола древа на переднем плане в первом задании рисунка экстерьера, который новоиспеченный студент архитектурного факультета претворял из академического сада на угол академии и через решётку на 5-ю Линию сумеречными вечерами первой тёплой академической осени, продемонстрировал насколько тщательная детализация – изыски фактуры древесинной коры, движения её структуры - преобразует и придаёт значение, некую глубину всему изображаемому пространству, уходящим в перспективу ряду прочих деревьев и фасадам за ними, уже почти растворяемых дымной далью, снаряжая и обогащая это воздушное целое; впоследствии выбрал мастерскую профессора Моисеенко, по окончании которой – замечательный и не вполне в струе дальнейшего - аскетический натюрморт в два сдвинутых кувшина, подаренный в знак завершения общего студенчества, на разбег дорог, и не утраченный на путях, прошедший все перипетии и вспышками по бурой сепии доныне сопровождающий. Впрочем, пути пересекались! И даже мастерскую его унаследовал по «Молодёжке» при Союзе - скворечник на Песках, скудные пространства, в коих бывший хозяин творил попытки первых тем, самостоятельных трудов, отчего-то политически и экологически ориентированных - переплетенные в клубы иноземные демонстранты с известной атрибутикой, точно и в динамической статике распределенной и композиционно чётко обусловленной, или Чёрный Пёс окраины, Пёс-Отброс, утопающий в грудах отходов, изобретательно и мастерски сочиненного хаоса, с одинокой белой лошадкой на этом напряжённом фоне, - истории более или менее идеологически направленные, кои постепенно мутировали через монструозные типы и группы в среду открытой цветовой пластичности, в конструкт чисто формальных строений, где натурализм и совершенная завершённость неизведанного целого, его фрагменты, осколки, брызги, расщеплённость и трафарет жёстко контрастируют, бессмысленно сопрягаются и коллективно звенят, - рыбы, цветы, чаши, кораллы и волнения ирреального, - балансируют в неистовой роскоши и агрессии детали и цвета; на открытие выставки в «Голубой Гостиной» попал однажды по случаю, и даже вдохновило, в результате чего - пара пышных букетов с цветами лотоса, яблочного и лимонного, явилась… Как-то по утреннему маршруту с дочерью в детский сад повстречались на набережной Мойки, - спешил неизменно бодрый и энергичный на роспись стен, заказ в расположенной неподалёку гостинице.
___Евгений Савин посматривал на своего товарища по СХШ с некоторой ухмылкой, за собой сохраняя всегда и между прочим последнее слово и решение; вдумчив; всякие технические ухищрения, стилистические ли идеи, прочие «секреты мастерства» считал блажью, ибо форма и её бытие в мире - есть и средство и содержание. Надо всегда начинать главную картину, пытаться искать, и не размениваться на пустое – профессиональное и красивое, «как учили». Считая, что современная художественная действительность неприемлемо заиделогизированна, выбрал театральную специализацию, - нахмурившись за планшетом в чёрной темпере сочинял тяжёлые Гамлетовы пространства и декорации... Перестроечного и непреодолимо пошлого арт базара, под напором коего рассыпались питерские решётки и души, не избежал: однажды получилось с тротуара продать некий пейзаж… Как-то, по случаю, в мокрые 90-е с блестящим ночным асфальтом и подворотнями бывших придворных прачечных на Фонтанке, (ныне – проходная длиною в четверть века), - псевдо южно-американские керамические прелести внутридворовой  «малой академии художеств» мерцали на дальнейших поворотах, днями заманивая благодарного туриста, неопределившихся дам, семейные ячейки и отдельные свадебные экскорты, годы спустя - ведомое гаджетом подрастающее поколение, заунывная череда фотосессий источается здесь, - в лабиринте этих дворов заглянули в снимаемый кров, где темнота по углам и темень в холстах: холмы, река и портреты родни; затейливо скорректированные подрамники, дабы до сантиметра соблюсти необходимые пропорции; поиски в сумрачном лесу; подрабатывал денег на стройках… В Санкт-Петербурге так и не прижился... И вот, уже на второй десяток ступила преподавательская жизнь в Новосибирском художественном училище: сдержанный свет,  скупой цвет, большие свободные плоскости и четко выверенное отношение участвующих в постановке предметов и фигуры – дифференцированный Вермеер как сцена древнеегипетского папируса. Про себя – пейзажи нескольких пятен скупой геометрии, сини небесной и закатной стены, плоскость в траченных ячейках панельного домостроения и абстрактная геометрия с намёком на архитектоническое, поплывшие подтёками предметы быта и предметы живописной абстрактной среды… На вопрос про Картину - ту самую - иронизировать не стал, мол, нет, не придумал, но думаю. С Валерой и в Питере редко довольно встречались, а сейчас и подавно. То есть, переместился в пространстве и не жалеет ни о чём.
___И это -  товарищи из преддверий, из времён волнующих и удачливых, когда всё непредсказуемо, где тайна ночей и прозрачность дня, отсутствие какой-либо усталости и унылых мест, когда, как возвещает современное ТВ, всё только начинается… Пролог…
___ И далее накрывали младые головы мраморным пологом два года античного мира: архаика, классика, эллинизм; всеобщая история и теория архитектурной композиции; копирование и черчение с последующей отмывкой тушью фрагментов декора, фасадов, перспектив греческих и римских памятников: Парфенон, Эрехтейон, арка Константина…
___ И громовержец Витрувий открывал свои Десять книг об архитектуре, императору Августу посвящённые; постулировал основополагающие принципы и комплексы, где соразмерность и благообразие; первые положения эстетики и золотая середина, красивая пропорция и декор как ордерная систематичность; знаменитые: Польза, Прочность, Красота, План, Чертёж, Перспектива - божественные триады, вдохновлявшие эпоху Возрождения, и наконец, расцветившие, в той или иной степени иронического, набекрень наехавший постмодерн.
___И монументальный профессор Бартенев возвещал о Божественном Августе, кто строил Рим кирпичным, а оставил мраморным, - этот характерный длинный римский кирпич, облицованный мраморной плитой и мраморный Афинский Акрополь.
___А когда-нибудь, очень не скоро, но будет: в отличие от императорских форумов, форум Романум Республиканских времён, как и руины терм Каракаллы, куда в одно из солнечных утр успел, неумолимо угнетали предопределённый маршрут: направляющие отёкшие телеса в ободранном, плотно сбитом кирпиче, подобие сталинградской мельницы, но более громоздкие, отёкшие, без арматуры; скупые фрагменты декора и некоторые капители, расставленные по нитям условного лабиринта, не удаляли ощущение унылой пустоты, потому по скоротечной дремоты в тени чахлого древа сориентировавшись, что на обратном пути до стены Аврелиана  - рукой подать, двинул туда, через арку Друза, гордую и в благородном мраморе, - к вожделенной Аппиевой дороге; и вот, подобно многим, - и многим более того, - чередуя тысячелетия плит под стопами меж тысяч когда-то распятых, побрёл, играя исторического путника, - здесь малодушный Пётр был пристыжен Христом: Камо грядеши, Господи? - и повлекла дорога сначала вдоль стен, за коими угодья, и чем далее, тем более открывались стены на просторы угодий этих, разбросаны где беспорядочно купы дерев, меж которыми трудно толкуемые обломы, виллы, катакомбы, конечно, гробницы, - до Цецилии Метеллы, кажется, дошагал, - и опять всё тот же длинный римский кирпич, бесконечный и тщательно уложенный в некие оплывшие груды, тело, искусанное временем и людьми, - и где-то там, на какой-то развилке, кто бы мог это вообразить, некий незадачливый водитель спросил дорогу на Рим!? – направление было указано, из чего возникло ощущение, что миссия была исполнена и пора было возвращаться на круги Латерано, к снимаемым апартаментам…
___И профессор Бартенев тем временем продолжал свои лекционные расклады по ордерной системе, по градостроительным принципам архитектуры античности, - форумы, статуи и пьедесталы, - живописал восхождение на раскалённый Акрополь, однажды величественно вдруг умолкая и через паузу проговаривая нечто о мгновениях, проносящихся мимо нашего внимания, о времени, что скользит промеж и которое где-то в мраморном краю словно застыло...
___И самозабвенный Раппопорт с повестями по древне-русскому зодчеству в 109 аудитории, непривычно набитой смиренно внимающими о доиговом рае, той пропавшей пустынной земле с реками, силуэтами шатров и луковичными главами; на фоне этих картин всегда возвышенный и без параллельных воздыханий о прекрасном, - если Покрова на Нерли, то: подклет, прясла и закомары...
___И утренние полусонные лекции в черноте аудитории на светящийся экран под щёлканье слайдов блаженно чередовались с утренним рисунком, - и средь рощи мольбертов под мятыми софитами светились гипсовые головы кумиров, и медленный в процессе под шуршание грифелей, очень медленный и холодный наступал в окнах рассвет.
___Иван Говорков случился преподавателем по рисунку; появился с некоторым запозданием, - в других группах профессора с бородками, а здесь вдруг материализовался из темноты, почти ровесник, спортивный и энергетический, с ироничной улыбочкой; сразу заговорил много и гладко, - о форме вообще, конструкции черепа, композиционной концепции: голова Геракла - в профиль и в размере, распирающим поле листа, как бы тем самым передавая сего могучего героя неуёмную мощь, и сразу в угол твёрдой рукой впечатал стремительный, немножечко нервный рисунок-карикатуру предположительного результата, - продемонстрировал между прочим недосягаемый класс, - и впоследствии из урока в урок уже в работе с живой натурой - лавины примеров, подобий и аналогий, с активными рекомендациями на что смотреть и что полезно покопировать при случае; о том, что важнее точно вставленное глазное яблоко, чем подробные красоты зрачка; что этому стоит учиться у Веласкеса; и на рисунок надо бросаться подобно льву, а не киснуть подле, и если по утру никак не проснуться, то дабы стимулировать вдохновение, стоит отвлечься на какую-либо «сладкую» деталь, завиток на бороде, зрачок тот же, затем стереть содеянное и уже мобилизованным приступать к работе над общей формой. Первый настоящий учитель и путеводитель в искусстве. Первый Вергилий. Далее расходились дороги, - следующие девять лет - труды над полотном «Семья Ульяновых», и чем ближе надвигалась «перестройка», тем более обугливалась эта с известного дагерротипа монументальная живописная реплика. И он, и следующие по курсам преподаватели по изобразительному искусству заканчивали аспирантуру монументальной живописи творческой мастерской Мыльникова; работали стабильно и как подобает грамотным профессионалам этой школы  в стилистике реалистического панно, в активном композиционном и цветовом приёме, - молодая ли воплощалась семья или юные создания среди чаек и воздушных смятений, на вёслах, пирсе, в эффектных и активных позах, стремящихся к свершениям на белом и голубом, северный ли то тягучий пейзаж с покосами и осенью, например, от Василия Сухова, задумчивого и следующим пришедшего на смену, индифферентного, словно бы отбывающего повинность. 
___Олег Марушкин завершал курс, - борода с проседью, строг и методичен, - портрет с руками и обнажённая фигура; форма, её светотень и приёмы взаимодействия с фоном; материал и его соотношение с принципом компоновки; натура, постановки, наброски; завершающая экспозиция и разговоры о том, что это всё приходяще, что рутина жизни возьмёт своё, что это настоящее, длящееся вот сейчас прекрасное время останется в этих стенах навек; живописная пейзажная практика в Армении, где надмирные хачкары и впервые античный храм наяву, лёд ветра и ожог солнца адского Сивана, где по ту сторону этюдника в полуденных лучах круговой монумент Звартноца и нежная тень храмов закатного Эчмиадзина, - по приглашению местных попов где с приятелем-болгарином в каком-то подвале распивали вино и говорили «о дружбе народов», то есть, в числе прочего и о том, какие, например, грузины - «фашисты»!.. На архитектурном факультете не принято было за рисунок ставить «отлично», и с ним такого не случалось ни разу, но в диплом Марушкин - поставил.
___С Иваном пересеклись вновь уже в постсоветские времена, в Крыму и с жёнами, - итог свадебного путешествия 2. Куча общих знакомых, друзей, отчасти общее прошлое, возможно, некая интонация, гора Ай Петри над главами в конце концов стремительно сняли дистанцию ученик-учитель. И полились дни и беседы под крымские вина и волны о искусстве изображения, мироздания, жизни. И далее в перспективах уже Санкт-Петербурга – общие компании, выставки, вернисажи…
___Иван Говорков и Елена Губанова были не просто парой, но, казалось, представляли единую сущность творца, гармоническую монаду; творческий симбиоз, - два голоса, аккордеон и гитара, ян и инь единого целого, перетекающие одно в другое, подобно слияниям морских течений, без какой-либо борьбы противоположностей. Текучая геометрии декоративно расписанных форм, изготовлением которых в ту пору были увлечены, древесная или синтетическая пластика этих «объектов» постулировали этот союз, и при всей идеологической заряженности основного идеолога на авангард, отсылала не к проунам Эль Лисицкого, супрематического и интеллектуального, но, скорее, к мотивам какой-нибудь доминойской цивилизации, сугубо островной протоистории, ближе к теме ископаемого символа, племенного табу, - Внутренняя Африка и неведомый Рапануи ритуализировали эти изделия, стихийно и помимо воли создатей, скорее всего… Елена, дочь родителей астрономов, из своего детства в парковых кущах охранной зоны Пулковской обсерватории и через годы обучения на реставрации живописи института Репина сохранила пристрастие мастерить, сооружать из подручных средств конструкции телескопов и корабли, прокатные тележки и прочую сопутствующую атрибутику; потому в рамках холста было тесно, требовался более широкий набор созидательных средств, лучше - безграничный, и тогда живописи отводилась роль соучастника в процессе, - астероиды, фрагменты солнечных систем, галактики и квазары, их отсветы и образы формально и содержательно сопровождали, преследовали, корректировали возникающие визуальные фантасмагории – солнечный гул, чёрный космос и человеческое время, - культурологические высказывания, заключённые в иррациональные системы инсталляций и перфомансов, в которые отправились в осторожное плаванье - «Слава Мировая» на водной глади в дачной панаме, - и эти соития театра, чистого дизайна и выставки достижений, оснащаемые пассами и текстами, исполненными иронией парадоксов и весёлой печали по Золотому веку, конечно же, конструировались с помином над гробовой доской всяких изобразительных искусств. К чему портрет, когда есть фотография! И лишь свободное течение линии как проявление бренных останков художественной сущности идеального академического Мастера одевает все возможные плоскости в бесконечную ткань паутины вне конкретных систем, образов и идей, когда из спутанных нитей и спонтанных узлов является, временами и вдруг, нечто узнаваемое из мира вещей, является помимо воли движения безупречной руки, в параллельных связях претворяющегося со всеобщим… В «лихие девяностые» бывали и не редко общие застолья и споры, и если возлияние заостряет эмоцию, то и изгнан однажды был за «Малевич – дурак».  Постепенно расходились дороги, и теперь - слишком в разном. Но остались в подарок на память рельеф и рисунок. И вот по прошествии эта пара - доцент и куратор. А когда-то в «дошуваловскую эпоху» был засеян морквой в центре круглого двора, классического и академического, «Квадрат Малевича», обозначен как акт поступи контепорари, - продукция его семян: нос снеговика, символ плодовитости и здоровья, воплощённый кич, - внедряемый в дремотные стены, и далее уже в гипертрофированном варианте проносимый по мостам, и в музей водружённый пространственной композицией: плоский макет за столом с этой морковкой – бери, не хочу - основателя супрематизма. Исторический путь зачинался историей и завершался музеем. Вид деятельности, с искусством связанный достаточно опосредованно. Рациональные отношения с трупом.
___Преподаватели и проводники в мир искусств, их лекции, пояснения и указания, полусонные, многосложные и вдохновляющие; коридоры и аудитории, - сеть бесконечного пространства, - круглая лестница и чёрная, многие лестницы и проходные дворы с воротами на линии; божественный лик, капитель, рельеф и акант; скудные застолья у ширмы; античные пропорции и мера, когда у кариатиды от яремной впадины до лобковой кости должно обязательно укладываться определённое количество иоников, - но кто мерит иониками расстояние от горла до п...ды, как заметил однажды мастер отмывки и лихой весельчак Тевьян; Эрехтейон, олива и обломы, отмытые на отлично; конечно же, глыбы у «Парфенона» и через арку - литейный двор; и то, что Красота – это истина; и всё небывалое, что претворялось; и то самое чувство комического; и китайская тушь, и инженерная кафедра, и личный чертёжный монументальный стол с выдвижным ящиком, и мольберт по утрам, и опять - мятый софит, - всё, всё, и это, и прочее, и прочие смещения и бдения - всё, как легкий рисунок, эскиз, намётки - не задержалось, распалось, пропало. Волшебный дым, сладкий сон и туман с надеждой на вечность, длившийся так недолго. И теперь, когда слишком далеко за пятьдесят, когда попросту стар и люди не очень-то и нужны, только и остаётся, что присесть, прилечь и как-то заглянуть за тот край, в то почти совершенное место и время, когда всё казалось возможным и ничего не умел; ухватить это пережитое, овладеть им, подтянуть к свету и попытаться медленно рассмотреть. Совсем чуть печали и боли...
___Они лежали, раскинув руки, на трассе Ленинград-Хельсинки в тёплый вечер предолимпийского лета, в сезон лёгкой дымки туманов по земным впадинам, к небу в розовых облаках  обратив лица, разместившись по оси движения, пытаясь таким жестом привлечь, остановить, наконец, поймать авто, дабы вернуться дотемна – увлеклись прогулкой – туда, в спортивный зал средней школы Красносельского сельского поселения, в пункт пребывания студенческой бригады, трассу эту в определённых точках к Олимпийским играм художественно оформляющую. Дорога в те годы была одна, и машины по ней перемещались редко, и скорости были другие, и тормозили задолго, если что, проезжали мимо с опаской, физиономии через стёкла… Они лежали, лениво перебрасываясь, он и новоприобретённый товарищ -
___Сергей Юшкевич

 

 

 

 

 

___Там, в тех академических стенах первое осознанное знакомство с пейзажами римских руин. Исторический пейзажный жанр, известный как veduta «вид», зарождался как топографическая живопись именно в среде Вечного Города. Грандиозные развалины Рима и трепетная Венеция - прародители живописной темы, в которой городской пейзаж становился главным героем, - и все бытовые сцены, праздники или парады эту архитектурную историю только сопровождали, дополняли, украшали. Так возник жанр архитектурного каприччио, когда художник пытался по-своему  интерпретировать городскую среду, пытаясь передать её настроение, интонацию, дух; гений места; когда  он  посмел  присвоить город! Так явился Рим Паоло Панини, который продолжила  Венеция Лука Карлевариса, Джованни Антонио Каналетто и племянника его – Белотто; и далее продолжали развивать эту тему в живописи или графических композициях: Джованни Баттиста Тьеполо с его розово-палевыми пирами «венецианской» Клеопатры, Пиранези - фантастический археолог, архитектор, график, не возведённый в рыцарское достоинство по недоумию ортодоксальной, колониальной и немузыкальной Виктории, и, конечно же, Тёрнер – великолепный предтеча минимализма и пустоты…
Знакомясь, изучая, излучая и погружаясь в это условное пространство, мы будто чувствуем родным этот далекий и невозможный мир, эту вечно золотистую Аркадию, те печальные места, где скитаются без страданий, без страха и без надежды…
___Система обучения кроме основного курсового проекта предусматривала формат краткосрочного задания – «клаузура», буквально – занятие за закрытыми дверьми. Необходимо было, полагаясь исключительно на визуальную память и знание темы, за шесть часов самостоятельно реализовать некое архитектурное задание. И, конечно, импровизируя в этом ключе на заданную тему, использовался весь, имеющийся в памяти и возможный для представления, арсенал декоративных наборов и конструктивных приёмов архитектоники тех или иных исторических стилей: античных классических ордеров, византийского и романского крестово-купольных сочетаний, - позже осваивались готика, барокко, новые стили... В таком приёме получалось наиболее эффектно и эффективно обучаться импровизировать в композиции - воплощать мотивы различных форм, их применять: соединять, сталкивать, драматически компоновать.
___Стороннему путнику, пришедшему по наитию от других берегов, - в отличие от органично художнически воспитанных, потому только и ставших художниками, или тех, кто волевым усилием концептуально врубились в сферу «контемпорари», - для того, чтобы обрести свой художественный язык, невозможно было только творчески отражать, списывая пригодные сюжеты, или «иронически имплицировать общественно-политические диффамации» в какой-либо формальный или вербальный концепт. Пилигриму нужна его ТЕМА.  Иронических высказываний было достаточно, например, в академическом театре, «клубная» деятельность в котором претворялась параллельно. А в реальных или литературных мотивах не видно было никакого себя.   Невозможно было для него вставить студенческий этюд в раму и презентовать его как КАРТИНУ, или воплотить какой-либо бытовой, сюжет вообще и «репрезентовать» его как художественную среду, где автор пребывает в поиске формы, своего стиля, оригинального языка. Ему необходимо  было открыть, изобрести, попасть в  «третье пространство». Казалось бы, погружаясь в Элизиум тех или иных архитектурных фантазий, он начинал находить тропу, как будто знакомую и однажды потерянную, находил нечто своё, - однако, не ощущалось в этом своём собственной КАРТИНЫ!
___Курсе на пятом одним торжественным утром на клаузуре, завершающей семестр, было представлено задание на тему «Арка»! Перед его глазами в то же мгновение возникло, вдруг восставшее почти из вчерашнего сна, видение: желтые сумерки под светящимися сводами, пересекающихся над головой сегментами скорлуп, с нервюрами, вылетающими  из зарослей вокруг и уходящими в зенит этой затейливо изломанной и на зрителя срезанной сферы; но и одновременно он, как бы, видел этосферическое строение со стороны, то есть, одновременно пребывая в нескольких точках - и внутри, и во вне полусферы. Тут же эта сложно-пересеченная оболочка была водружена на колонны, чередующимися по дуге стены, с готическим проемом по оси на торцевой плоскости и с раскрытием общей структуры на зрителя - таким образом демонстрируя и интерьер, и фрагменты фасадов по обе стороны - и воплощена на планшете метр на метр сразу без предварительного эскиза, в технике - карандаш, акварель, тушь, перо. На переднем плане - горизонтали террас с балюстрадами, фронтальными арками в рустованных подпорных стенах, из коих языки водопадов и истечение. Здесь была предпринята попытка сместить, исказить, преодолеть время. То есть, перемещаясь из-под сени храма во внешнюю среду, дабы охватить взглядом  объем памятника целиком,  зритель все же остается в кругу его стен, проемов и сводов, продолжает пребывать под действием его внутренних пространств, его архитектонических глубин, и находя себя одновременно в окружающем пейзаже, в стороне от...
___Так в  приеме a la prima, а иного в данных условиях и быть не могло, родилась  Первая ротонда, и в этой ротонде он наконец-то увидел возможность своей КАРТИНЫ! Рисунки в блокнотах теперь становились более осмысленными, то есть среди разрозненных фрагментов, случайных линий и фигур стали появляться намеки на более или менее внятные архитектурные композиции;  возможно это были первые попытки изобрести некий архитектонический символ того или иного стиля, выразить свой взгляд на образ той или иной эпохи.
К «ротонде-картине» вновь обратится лет через десять, уже в русле свадебной тематики: «Epithalamos», и значительно позже эта тема выразится в живописной грандиозной «Большой Ротонде», а пока продолжалось курсовое проектирование зданий и сооружений,  а также прочие разнообразные истории, сопровождающие студенческую жизнь, - например, ТЕАТР!
___Действо претворялось в пространстве бывшей Домовой церкви Екатерины великомученицы, декорированной в стиле позднего классицизма, оснащенной скульптурами евангелистов, с настенными рельефами на библейские темы, расписанными плафонами и апсидой,  - здесь под ее сенью покоилась сцена с большим черным роялем и бюстом вождя мирового пролетариата В. И. Ленина на высоком постаменте, который во время представления, конечно же,  драпировался и задвигался в алтарные глубины,   - в начале 80-х это был советский актовый зал, где проходили камерные концерты, партийные собрания и…  студенческие Традиционные вечера! На этих священных подмостках не только воплощались, но и сочинялись стихотворные и музыкальные, вплоть до танцевальных, номера - насыщенные сменой размеров, парадоксальным монтажом и обязательно глобальной структурой драматические изъявления, изъязвления, подачи, где рок, судьба и общий закон; личность напрочь стёрта и царит символ, страсть и пафос, приправленные элементами абсурда, а также местами слишком частной, внутреннего пользования метафорикой. Заведующим, ответственным за материально-техническую часть этого учреждения был Александр Сергеевич (!) Мудрый, которому иногда наливался стаканчик; но бывал исключительно корректен, - порой там и ночевал, и отошёл в мир иной на посту, в закулисье.
___Экзистенциальная пьеса «Мутный глаз» (так именовалась, располагающаяся в аркаде Андреевского рынка, самых низменных характеристик общественная столовая) начиналась с пролога на авансцене, в котором «Бледнеющий пилигрим» патетично обращался в зал, предупреждая вплоть до угроз, и которого по завершении монолога увлекала пара в капюшонах. Далее возникала таверна, где рыбаки вели диалоги о смыслах; их мирные беседы прерывались пришельцами, которые символизировали разнообразные формы и которые, каждый на свой лад, привносили дисгармонию; кончалась основное действие танцем Хозяйки и явившегося порицать «Бледнеющего пилигрима». В эпилоге в полумраке перед занавесом некие заседатели – члены правлений и партийных комитетов, руководители, начальники отделов, партноменклатура - по очереди выходят к трибуне и читают доклады о недочетах в рыболовецком хозяйстве, параллельно дискутируя о нарастающих сумерках и возможности электрического освещения... пауза мгновенной темноты -, преображение в маску - танец масок по очереди, попарно, исчезая, за занавес... Сцена вторичного эпилога представляла на переднем плане пилигрима с ладонями на лице, за спиной которого длинный, мощно оснащённый, стол, который театрально разодетая публика молча опустошала. Траурный марш. Занавес.
___ Сакральная драма «Три товарища» в «эпилогическом прологе» открывалась виселицей, - «Гран-Гиньоль» оперы имени балета, - трих висельника и демоны с оперной арией на демоническое многоголосье - «Упала полночь. Вековечный челн». Завершив выть и потрясать жезлом, крылатые гении удалялись, после чего зависающие персонажи оживали и начинали вести извечный спор об основах бытия, благополучно перерастающий в потасовку с активным раскачиванием. В основном действии - рассуждения богов о категориях возвышенного и физиологического, по завершении которого их ученики выносили на суд всевышний плод своих трудов - «гармоидальный мудалюр»; осужденные божественным гневом, они изгонялись в юдольный мир, являлись где картины бытия: Царство болота; ночной мир огней кафе-шантанов и террора; наконец, логово Коричневых полковников и Тысячелетнего фюрера, пытающихся уничтожить всё живое посредством заключителной, дурных пропорций, ракеты, в свою очередь извергающей из своих недр угнетенного негра в цепях… Через все приключения герои проносят свое детище, плод трудов  – «заветный органон», и на всех путях многотрудных рядом - демон-искуситель гибкий Трюфо, который однажды на перепутье сей плод девственных исканий и выкупает. Оставшись ни с чем, Три товарища исходят в зал, и опустошённые сущности их повисают меж небом и землей.
___Трагическая мистерия «Белое и Черное» или «Страдания мнимого Вертера», — этот посыл к юному герою Гёте актуализировался на тот момент как стихийно водворенный в современный западный философический дискурс (не иначе как сам Ролан Барт!),  — начинается со сцены Преддверий; здесь герои разных времен противоречивой человеческой истории и литературы тщатся найти дорогу к заветной двери. Мимо, общаясь сугубо терцинами, ступают взыскующий Вертер и его поводырь дух О.  И далее из картины в картину они шествуют кругами исторических миров: античная сцена в гостях у Иосифа Флавия, где происходит диспут о ценности культурных триад, ниспровергаемым императором Титом, восседающем на верблюде, и далее Рабочим-пролетарием с его неизменным орудием (перехваченного в новом тысячелетии креативной дланью мелкого буржуя)  – булыжником; сцена испанская – на именинах у придворного и успешного архитектора Педро Гомеса, где его странные гости разбирают национальные и  религиозные вопросы,  в заключении чего ночное ложе, оставшегося в одиночестве именинника, совсем не вовремя посещает особа в белом и с косой;  русская картина на пиру бояр у Великого князя  Владимира Красно Солнышко, где последовательно летят головы приходящих гостей - исторических, былинных и мистических... В эпилоге боги, впаянные в пьедесталы, вещают заклятие ничтожным: «Грань бытия, небытия граница», чашу Грааля пророча. И наконец, в завершении - Одинокий Вертер с Жертвенной чашей в руках, раздумывающий – испить ли, вещает: «Быть или не быть?» - выписал себе, по случаю, автор и основной сочинитель, писарь в конце концов, произнести со сцены монолог всех времён и народов. Бравурная музыка и «Девушки-элегии» танцуют кругами, распадаясь в прекрасные позы. Из Заветной Двери на вершине лестницы появляется монументальная статуя в белой тунике с белым стягом, ионическая капитель на котором, - богиня-мать Архитектура, торжественно спустившись, берет за руку трепещущего Героя и уводит его в свои надмирные покои. Финал! Всеобщий какофонический танец. Конец.
___В распоряжении театральной студенческой труппы была костюмерная императорской Академии художеств, при императрице Елизавете ещё зародившаяся, - созидались декорации, использовались световая аппаратура; были задействованы музыканты, занавес и суфлер. Занавес, занавес и занавес, хоронивший былые восторги, раскроивший жизнь надвое, преобразившийся в иконостас.
___Владимир Бурыгин, организатор театральных побед, творческий соратник, соавтор, основоположник большой сцены, заведующий ключами, концептуатор, композитор, декоратор; рисовальный амбидекстр; на факультете – номер первый; свершивший реформу технического приёма проектной подачи: подкрашенную академическую отмывку тушью преобразовал в чистый залив акварелью alla prima, покраска в один приём, - всплеск чистой живописи в архитектурной графике последнего десятилетия пред эпохой атональной цифры. Предводитель группы блуждающих по городу. Идеолог и адепт. Сочиняли на архитектурный конкурс «зону самопроизводящих творцов»; преобразование бытийств под влиянием художественно насыщенной среды; знаки, символы и внедрения шаговой доступности; смысловые аллюзии нашего квартала, - плоскость полнилась графической композицией, листы – концептуальным текстом, с нулевыми последствиями. (Впрочем, отколовшись от группы, автор в том же содержательном ключе учинил личный «Проект Романтический город», и отослав его на Всемирное биеннале архитектуры в Софию, получил, во всяком случае, публикацию в каталог, в коем, правда, «функциональный комфорт вытеснял ситуации» не «сенсуального», а «сексуального» поведения!). Следующие годы искатель смыслов и фортуны проводил в Финляндии в качестве «господина оформителя» на камерных подрядах; также в те сумбурные годы дикого капитализма ресторан «Амбассадор» на Мойке служил экспериментальной площадкой для многих, и далее – столовая Дома Художников была задействована с идеей притона то ли комедиантов, то ли бродячих собак, с отсылом то есть, - уж и повара выстраивались в очередь, со слов, на кастинг, но кончилось затея сугубо внутренними праздниками, на одном из которых исполнена была «Рождественская оратория “Три Товарища 2“», на другом, на переломе столетий, как предчувствие - «Апа-Апокалипсис. Оратория Обнулевания», хоть что-то… У Тинькофф, к которому и от автора картин пару дюжин ушло, по стране необъятной пивные рестораны-лаборатории проектировал; и с алюминиевым королём Дерипаской, никому не поддающийся, Апраксин двор реконструкции повергал; с попами православными, у коих под рясами, якобы, полковничьи звёзды просвечивали, храм возводил; и вот теперь в садах ландшафтных и регулярных Павловском, Царскосельском и прочих, не менее великолепных новую жизнь в объекты, убитые историей и временем, вдыхает, сочиняя концепцию этой новой жизни, рукой воплощая изыски былых классических и прочих архитектурных стилизаций. Неподалёку, казалось бы, среда обитания, но случается так, что с годами взаимная усталость разводит пути-дороги. И тогда - случайные встречи раз в несколько лет. А когда-то, бывало, по дороге в академию молодой педагог заходил солнечным утром на 4-ю, на террасе тогда водворялась яичница, и аромат кофе распространял свой дух; и портрет в те годы был сотворён соусом-пастелью автора и для автора, портрет художника в интерьере, зависший и сопровождающий. Как будто бой упал на плечи зноя…
___Александр Дмитриев,  вторым эшелоном уже на исходе «великой эпохи» отправился постигать запретный мир Запада - в соседствующей Финляндии обрёл причал,  романтический статус «World Citizen»; был не вторым, но рядом: осторожный и осмотрительный и обречённо погружающийся; на первых студенческих строительно-оформительских работах в безрадостном советском Сыктывкаре – предварительное знакомство с ними, буквально под неоновым слоганом «Ленинский туй кузя коммунизму», на карнизе панельного монстра в мглистые северные ночи сиявшего. Совместные бдения в Домовой церкви с последующими «традиками», - второй совместный опус обозначен как «Три Товарища»! - казалось, в вечное братство скрепляли и спаивали. Затариваясь в «Берёзке», они устраивались на террасе 4-ой. Перед отбытием в «дальнее плавание» одарил картинкой нашей деревни, «арт вилладж квартал», очередной и неповторимый,  – наше единственное окно в мир, на район, что с покоем и волей… Где он, этот покой? Ищи теперь эти скрепы – разбросаны, растеряны по проспектам… Функционирует челноком Хельсинки-Москва, чертает архитектуру «на удалёнке». Редкие встречи прекрасными летними вечерами у Казанского под Кутузовым ли, прямо у мавзолея на Красной, на Кутузова, опять же, в тёплой берлоге за вином - в сырые долгие питерские сумерки осени… И дни слетают листами соседнего Сада…
___Все годы академических бытийств время плутало среди лестниц и коридоров, блуждало в переходах, царапая стрелками повороты и углы; словно бы обращаясь в вечное возвращение, его обмякшие циферблаты стекали с подоконников, подпираемых задумчивым силуэтом, фиксируя лишь перемены зимнего неизбывного  бдения и летних утех. И внешний мир той эпохи почти не менялся, и за стенами, как в раю – совершенное отсутствие дневных новостей и отсутствие ощущения какого-либо течения или утраты этого времени. И все эти шесть лет студенчества как-то с горем и радостью пополам совмещались с маршрутом к Петропавловской крепости в Институт травматологии и ортопедии имени Вредена: среди садов на Кронверкской набережной неподалёку от казни декабристов под керамическим панно с Девой Марией, на кожаном диване приёмного покоя с книжкой, альбомом или в пути на рентген с травмированным на каталке, держа ли за руку в пустой ночи по тихой мольбе, дрожащего в ознобе удаляющегося наркоза, гулко пульсировали огромным окном в сад мечтательные дежурства санитара-студиоза.
___Но студенческая жизнь завершалась; очерчивалась дипломным проектом полифункционального кино-концертного комплекса; эскиз которого после безуспешных блужданий в сферах хаотических нагромождений, потуг «последнй Вавилонии», завершившихся почти Парфеноном, теперь на финишной прямой, округляясь амфитеатром под трапецеидальной ступенчатой структурой а-ля Филип Джонсон, возложенной на ось подковы, функциональной дуги, охватывающей и распределяющей потоки, помахивала на прощание лепестками предполагаемых просмотровых пространств, объёмов, по заветам функционализма врезанных по радиусам дугообразного вестибюля. Студенческая жизнь вершилась одним из тех сновидений, кои в последующем, неустанно возвращаясь, станут воспроизводить по ночам свои постоянные сюжеты, их комплексы, ядра, тоску непоправимого: время на исходе, и в полом отсутствии приемлемый вариант приёма. Постоянные полночные посредники.
___Владимир Стоцкий, верно деливший студенческие с утра до ночи, от первого до последнего все виды застолий и стадий театральных услад, - доростоящие часы и оправа, золотая цепочка и врождённая тяга к крутизне, - теперь разделял просторы дипломной мастерской, пространства в сигаретном дыму, укомплектованного катушечным магнитофоном и планшетами на столах – фасадами, планами, разрезами и приставленными «помоганцами» (процветал такой институт когда-то, - и он в своё время предлагал помощь старшим курсам, но перспективы строил, и, бывало, круглых фасадов, и даже интерьеры красил, довольно нахально), и при каждой прикреплённой помощнице рапидограф и макетный нож, - симпатичные девочки, периодически травмирующие тоненькие пальчики; дипломанты же периодически - пили портвейн. Макет проектируемого объекта клеил, примкнувший, многоопытный и мастеровитый Сергей Палыч. Он остался верен до гроба.
___И вот как-то вдруг, однажды в ординарный рабочий момент, нежданно-негадано выкристаллизовался в дверном проёме некто долговязый, с носом и интеллигентской осанкой, предлагая личную помощь, при полном вооружении. И был задействован, - и по прошествии кратких отрезков выяснилось – работа выполнялась стремительно, сверх качественно, сырые узлы решались по ходу, без лишних вопросов, вполне и даже более того. И девушки были отпущены с благодарениями. И был этот супер мастер обводки -
___Чобан Сергей. Тот, кто, спустя немногие годы, на исходе «перестройки» осуществил стремительное перемещение в Гамбург-Берлин и не менее динамическую карьеру - бюро-офис-объединение, участвуя и возглавляя, - Музей архитектурного рисунка – параллелепипеды, уложенные плашмя в штабель один над со сдвигом на консоль, изъеденные ранами проёмов и испещрённые плоским рельефом архитектурной тематики; «кубистические» объёмы кирпичных стен NHow Hotel, с квадратами окон, неточно, в «живописном»(!) приёме то есть, расчерченных, и гигантском выносом балки Виренделя поперёк, зеркальной металлической подошевой готовой шлепнуться в Шпрее; ржавая вязь корзиноподобного Ferrum 1, - изрешеченные офисные объекты в чахлых кущах былых садово-парковых угодий князя Безбородко. И элитное московское жильё. И синагоги. И архитектурные пейзажи, почти как учили, приблизительные, скомпонованные наобум, теперь бодро сопровождающие туристические путеводители: стишки в гостиничную тумбочку, на всякий случай. Графические листы «римских фантазий», бесконечные и одинаковые, - прочие скороспелые «Оттиски» и «Судьбы», с попыткой расшевелить в гробу старика Пиранези, наспех и безуспешно. Ряды архитектурных достопримечательностей в объятиях футуристических «ассамбляжей», деформированных аккумуляций, кубистических фантомов и мега-призраков, призванных, видимо, определиться с настоящим зазором между данными интерпретациями на скорую руку. И лекции, и биеннале. И наконец! С его непосредственным участием на смену открытой книге здания СЭВ явились, готовые схлопнуться, две мега-скорлупы, впаянные в окружность единого стилобата, взбодрившие книгу Гиннеса, башни комплекса «Федерация» - «Запад»-«Восток». Зажёг огни над Москвой, бессменно возглавляющий рейтинги. Такой же строгий и стройный, только немного подсохший. Но и во времена студенческие чувствовалась хватка и воля к успеху. Одним присутствием внушал уверенность.
___Итак, бдения с подачей проекта подходили к концу, и дипломант, постриженный и побритый, после получаса с указкой в руках и ощущением некоторого позора в душе - был таков, с «отлично» в диплом. И после окончательных завершений, ознаменовавшихся в субботу 22 апреля сценическим представлением с громоподобным какофоническим финалом, - то есть, проиграв «Белое и Чёрное», проговорив за столами, простившись, разбрелись и распались, оставаясь один на один, ни с чем.
___И наступала весна поползновений, весенние потуги обретения возможной картины; поиск формы; своего пути в мир идей, среди которых отчасти бывал. И эта весна струилась ручьями по 4-ой Линии, протекая Андреевской аркадой, забегая в сады и закоулки, туда, за «Академию» к сфинксам, по направлению к водам торжественной и равнодушной Невы...
___Михаил Филиппов, завершивший курс годами до, всегда под номером один, тогда явился в утренних лучах склейкой лихих акварельных этюдов – прозрачный, легчайшего рисунка вид на Троицкий мост от площади Суворова, - мол, хожу и пишу, пишу и верую; курсировал взад-вперёд, - благо, размеры помещения позволяли, - лучась и вдохновенно повествуя, перебирая темы, всё более увлекаясь поворотами, общим потоком, виртуозил и импровизировал, проповедовал; был подобен лавине уже надвигающихся, сколь изобретательных, столь и безупречно выстроенных пространств его дважды фантастической архитектурной графики. Пел осанну ордеру. Проектирование учебное в ту пору регламентировалось строго в отправных точках технократического и обожествляемого «Корбю», и колорита ради, экзотики для, заодно личный  рисунок продемонстрировать, антураж проектируемого объекта часто оснащался капителями, колоннами, другими  элементами античных обломов. И пришло прозрение, что этот сопутствующий, всего лишь декоративного назначения, мелко рассредоточенный «для красоты»(!) оркестр сопровождения, сии проблески истины – и есть цель, смысл, инструментарий и действительный повод для проектных деяний. Ибо с «обнулением» ордера прекратилась Архитектура. В комфортабельных, современных спальных районах человек ночует, за прекрасным - едет в Старый город, в Средневековье, к Древним. И да разрушит ордер образную анонимность современной застройки! Русский классицизм, Православие, Духовность. Рисовал элементы с наслаждением и мастерски: капитель, абака, архитрав, что-то поясняя; канон блюсти убеждал, - вообще, имел дар увлекать. Всегда пользовался и использовал, и только, - ситуацию, человека, - и для своих эскапад, пустота не столь эффективный провокатор. В мутные годины перемен - в финляндских пределах какие-то дела постороннего профиля. И на Песках был отмечен, в нарушении Великой Четыредесятницы коньяком угощался, в перерывах. И в Москве на Арбате встречались по теме активно тогда бурлящего процесса «Бумажной архитектуры». Конкурсный концепт как магия иллюстративного символа, знак метафизического намёка, графическая метафора. Воздушные и чистые идеи. Архитектурные игрища, интеллектуальный театр, философические досуги-буги на тему, - критика, сарказм, абсурд, анти и просто утопия, пафос упадка и тихая надежда. Но отважился ли кто из «бумажников» на конкретный архитектурный жест! Рисовал ли Историческую архитектуру в подобной степени достоверности, настолько изобретательно и подробно, так точно и утончённо, разворачивая перспективы, во множестве точек схода, сочленяя разнообразнейшие виды и типы строений, наслаждаясь деталью декора, сокращающимися проёмами, пилястрами, всеми видами членений и раскреповок, тем или иным стилем фасада, разрезая и сталкивая объёмы и форы в уносящихся к горизонту рядах, на уровне глаз и с птичьего полёта, с легкостью импровизируя великолепием пропорций безупречного архитектурного рисунка, этим сонмом графических линий, пеленающих полупрозрачные миражи, гласящие нотации и сентенции полифонического оркестра городской ткани. Абсолютное совершенство архитектурной графики и полное отсутствие какой-либо иллюстративности. Атриум  по окружности с проникновением в мирискуснические кущи Константина Сомова и чередой всех возможных стилистических смен в круг – модернизм, остановленный дорикой; и Ковчег собрания шпилей, шатров с куполами, колонн, аркад, фронтонов и остроконечных щипцов с пенаклями – не здесь ли родина Тысячи и одной башни; и реконструкция квартала, когда архитектура традиционных стилей в три стадии теснит инженерные коммуникации и бетонированные пояса серийного ленточного остекления; и растворяемые далью объёмы и пространства набережных Москвы и Санкт-Петербурга, освящённые традицией, в подробнейшем рисунке-чертеже, прозрачном, облачённом в тонкую цветовую нюансировку, почти монохром, легчайшей акварели. Со сменой веков бумагу, карандаш, тушь сменяют монитор, мышь и имидж. Но и пора воплощений на унавоженной почве. Но и художник архитектуры до скончания времён при рейсшине. И современный типовой масштаб как вызов: поверить ордер единой нормой; аполлоническое ограничение - да на прокрустово ложе под именем «Модулор». Империал стиль: ступени, уступы и уровни, тесное вместилище грубо каннелированных колоннад, вопиющих и раздутых под тяжестью плетения циклопических балок, дубоподобных, пропитанных и утопических. Римский дом, плотно сбитый в круглый двор, обособленный, солидно чередующий фронтон с аркой, замкнутый и в последствии разросшийся в Итальянский квартал с радиальными террасированными акведуками, ступенями скатных крыш над рядами фасадов ниспадающих к трёхэтажному полукольцу. Уютные гнёзда устоявшейся буржуазии. Парад активно рустованных колонн. Мега-архитектонический конструктор, перенасыщенный и перенапряжённый. Города и Горки.
___Максим Атаянц, покинувший стены десятилетие спустя, демиург натурного рисунка - перо с тоновой заливкой; идеальный штрих по форме, преимущественно конкретной и античного характера; лакуны и фактуры руины с переменной интенсивностью деталировки и тона; неумолимая рука художнического робота или божественного Аполлона, фиксирующая пропорции, элементы и детали, перспективные сокращения и трансформации по кругу, все нюансы, энтазисы и метопы, пройдя ордерную твердь греко-римских предтеч скрупулёзно, запросто и с идеальной точностью. Город набережных: высокий цоколь в руст и фундаментальность традиции. Вариация Мега конструктора. Города и Горки.
___Традиционные архитектурные формы в контексте новых технологий.
___Роберт Стерн, соединив в межстилевой сплав жёстко геометризованный ордер североамериканской неоархаики и параллельно цветущий триумфальный советский ампир, башней 520 Park Avenue застолбил надмирную недосягаемость «современного классицизма». Жёсткий, скупой в деталях, виртуозный интерпретатор исторической традиции, радикальный энциклопедист, - надо возвращаться, чтобы идти вперёд, и не терять связь с чем-то большим, чем ты есть, - божественная длань коего не касалась клавиатуры. Здание произрастает из земли: колонна покоится на стилобате и держит карниз, - через кровлю оно встречается с небом. Понятие композиции – симметрия, асимметрия выпали из архитектуры, и дома не образуют улицу. Сегодня не создают среду, и каждый норовит бросить банку с краской… Но мыслительный процесс трансформируется через движение руки по бумаге…
___Френк Гери, деконструктивист, чьи произведения - это абсолютно чуждые окружающей среде объекты, стерилизованные полуфабрикаты, мега - кулинарные изделия или груды и трепеты объёмов и плоскостей, готовых к смещению, разносу, полёту, и те – суть нитевидных тончайших набросков, почеркушек, рукой начертанных образов и видений…
___Альдо Росси, адепт архитектонической метафизики. Миланский монстр. Поэт образа и артефакта, когда предметы и ритм - в полной мере продукт сосредоточенной и целенаправленной графики. Живописные наброски животворящих идей, живая бумага, прямая архитектура, - никаких иллюстраций или общих пейзажей. Высокое искусство архитектурного проектирования. И высокий стиль трагического величия. Верный последователь Де Кирико. Погиб в автокатастрофе. Архитектура больше не нуждается в рисунке, он ей противопоказан и лишь отчасти сопровождает. Быть в Перудже и не прийти к Fontivegge!
___Жан Нувель, кинетический неоклассицизм опоэтизированного хай-тека: Будущее архитектуры - не архитектурно! В Париже бытийствуя, до института Арабской Культуры - добрался, проник. Объект, собранный подобно изделию военно-промышленного комплекса. Арабески из светочувствительных титановых диафрагм внешних панелей и причудливое переплетение теней алюминиевых зон. Технологический символизм. На лестницах некоторые отверстия не заклёпаны - оси не совпали...
___Джорджо Де Кирико бывал почти с первого курса, если не на оси, то неподалёку, отстранённо сопутствуя, оповещая о невозможном. И отголоски той таинственной пустоты, беглые попытки посмотреть, как устроены и расставлены предметы в картинах сновидческих одиночеств промелькнут ещё слишком когда-нибудь: в пандусах Обсерватории или Башне кремаций, в Разделённом атриуме и где-то там, на пристани...

___Что ж, безмятежные годы академических кущ позади, и только вьются, расходятся пути в клочьях тумана, местами совсем непроглядного.
___Куда ж нам плыть?
___И где те стальные рельсы, по которым побегут к намеченной цели колёса алкающей души!
___Идеально выстроенные перспективные композиции и безупречная техника Каналетто-Белотто была избыточна, недосягаема; приём завершён, израсходован, не по силам, - скучен, в конце концов. Но пространственная метафизика де Кирико или расплавленная аура Дезидерио Монсу, непреднамеренные стихии позднего Тёрнера! - манили, обещали многих тайн и т. д.  И, конечно, как без Всемирного председателя руин – Джованни Баттиста Пиранези!
___Подкрепите, поддержите, препояшьте, о вы, благословенные влияния!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

___На террасе во дворе дома 13 по Четвёртой Линии Васильевского острова квартиры N 8 с тёмным коридором, кухней ступенями в эркер, окнами в прекрасный май и супчиком у добрых соседей однажды воскресным солнечным днём в соревновательной клаузуре, с ненароком заглянувшим приятелем, совершенно стихийно выскочила первая инкарнация раскрывающейся архитектонической пещеры - «Грот», зачинателя будущей Выборгской серии, прародителя дальнейших неустанных больших и малых, воплощаемых в триптих, гротов вообще. Но главное - там и тогда была обнаружена и воплощена на бумаге трёхпролётная арка: с готическими розами по диагонали, скульптурами (позже - кариатидами по сторонам и вне карниза на фоне руинированных далей Римского форума), с наворотами исторических фрагментов на втором плане: аркадами, дворцовым каре по дуге,  с явным избытком; экспрессивность рисунка возмещала слишком относительную точность архитектуры. Несколько позже эта композиция с широким названием «Драматическое пространство гиперромантизма» была отправлена в Москву  на конкурс «Архитектурная фантазия», в следствие чего: и грамота Первой Степени и абсолютный Диплом, и слава в пределах квартиры, и вино с товарищем, и вдохновение на дальнейшее, - но и чувство обречённой стези и вера сопровождали вне зависимости... Под самый конец того самого лета на эту террасу, прервав нить благодатных деяний, залетел голубь, вызывающе белый, стал расхаживать взад и вперёд, важно урча, будто о чём-то предупреждая; через неделю пришла телеграмма о смерти отца: человек смертен, всегда – неожиданно; тогда в свои шестьдесят ещё практиковал стойку на руках, проведать намеревался, посмотреть - как жизнь...
___И отправился путник, следуя направлению распределения, в годовое плаванье к финской границе по мутным волнам каменных башен и стен града Выборга: еженедельная железная дорога средь снегов и лесов и ежедневная по тротуару - от общежития вдоль фасадов северного модерна к институту «Жилпроект», что как монумент, влитой в гранит, обозревал набегавшие балтийские воды. Это сооружение стиля «конструктивистского неоклассицизма» финских фашистских 30-х с пролётом двух порталов через аскетический двор возвышалось на скальном холме; и здесь, в этом дворе, покуривая на балкончике в перерывах неспешной проектной деятельности, через просвет плоской колоннады в беспечные минуты медитировал на Финский залив, созерцал туманные горизонты, затягиваясь, размышляя - об этом городе с низким ватным небом, о его длительных вечерах, длительных и поздних, в которые постепенно из разрозненных линий и штрихов образуется - неделя за неделей - первая серия архитектурных  фантазий; вот пространство, раскрывающиеся по спирали чередой многоярусных аркбутанов и контрфорсов с перспективами анфилад и разорванным куполом - «Первая Гранд-Ротонда»; или трёхкупольная композиция в поперечном разрезе, объединённая двумя ризалитами, на едином стилобате с арочным проёмом и водопадом по оси - «Пропилеи»; терраса в виде  каре, через балюстраду которой ниспадают потоки вод поверх стен, расчленённых арочными проёмами, с двумя лестницами по сторонам центральной оси от фронтального фасада, где левое крыло - классическая колоннада, поддерживаемая готическими контрфорсами и правое – открытый павильон в стиле палладианского  моста, и силуэты Петербурга окрест - «Гендель. Музыка на воде»; вот так и идут одна за другой прозрачные поверх рисунка акварели, какие-то можно было бы уже подать на салон, и даже в совет на выставку, - покуда сидел и курил на балконе во двор.
___Одна из первых вариаций этого «Генделя» вскоре засветилась в галерее на Невском проспекте, тогда единственном месте, где официально можно было приобрести произведение современного искусства, и которая вскоре благополучно ушла. Следующая работа, с более торжественной интерпретацией этого сюжета участвовала в первой и весьма для тех тихих времён престижной выставки - всесоюзной в центральном выставочном зале «Манеж». И это были первые опыты возможных манипуляций в эмпиреях «чистого искусства», которые подвигали, и эти первые шаги были - с «Музыкой на воде»…      
___И в первых опытах самих произведений - во всяком случае, с некоторыми из - как откровение снизошло то самое попадание в некое событие - в символ, знак, значение, - которое длилось и продлевалось; к существу которого через годы возвращался; развивал, совершенствовал его состояния,  формы; усложнял композицию; варьировал стилистику; смещал, сметал детали; упрощал; повторял из года в год в разных вариациях, репетируя смены настроений, экспериментируя с размером, цветом, колоритом, техникой, характером стиля, распределённых в той или иной стихии небес и вод; некая сила этого знака одарила постоянной жизнью эти удачи, не позволяя их забывать, но поощряя множить, без устали, с постоянно возрождающимся интересом, в том или ином качестве – не без неудач, - моделируя архитектуру, само пространство, эти небеса и небеса, собрание и сонмы облаков - величественное скопище в единодушном покое постоянно и незримо переменных пропорций гигантского Божественного подножия, - которые  своей бездонной громадой, ускользающей за пределы, то подавляют испещрённую деталями и членениями, рифлёную строениями земную плоть, распластанную где-то там, внизу; то эта клубящаяся масса сворачивается, и твердь будто пытается раздвинуть формат, и теперь, укомплектованные куполами колонны, теснят, напрягают дали, небо, поверхность. 
___Тогда же, на этой тропе Больших Стилей из череды книг – («Deutsche Baukunst. Renaissance», «Barock», «Die Welt der GOTISCHEN KATHEDRALE», «Памятники архитектуры этрусков и древнего Рима», - первая  специальная литература середины 80-х, отечественная и из ГДР!) появился Грот с его раскрытием по направлению к очередной Ротонде, - лет через двадцать эта история воплотится в триптих «Путь к Ротонде». Барочная, переходящая в рококо, архитектура германских монастырских церквей составляли исходные мотивы пространства, где Ротонду предварял опион, в пропасть которого через балюстраду водными потоками ниспадали кулисы: их пилоны - с пучками колонн, развивающих подкупольные дуги, и ангелом над водопадом на валюте с акантовыми перьями и - раскрепованные, через арочный проём над балконом, балдахином и пирамидой фонтанирующих чаш; или в полукружие её крыльев, состоящих из колоннад волной и волнообразного фасада, расчленённого бушующим двухъярусным ордером, над вогнутой поверхностью центральной части верхнего яруса где зависает в руках мощных путти огромный картуш, отчаянный блин, овалом врезающийся в карниз, - скульптуры рвутся из ниш и сам фасад, кажется, вопиет к водной глади внизу, к фонтану, рвущему балюстраду, и далее - к прозрачному в контражуре ряду колонн по дуге, их ризалиту с решётками, к вазону в пустоту небес возносящимися.
___Порождение Вселенной, когда всё, воистину, кружится, возносится и ниспадает, торжественно преобладает и бдит. Динамическое истечение и величие покоя.
___ Борромини и Бернини. Сопроводители и указатели темы, интуитивно и обречённо. Культурные адепты конрреформации. Архитектор и архитектор. Миланец и неаполитанец. Судьба столкнула их в Риме. 
___ Франческо Борромини – мастер-каменотёс, заглянувший за пределы; таинственный ремесленник, растворённый в эзотерических глубинах иррациональных математических исчислений; мистик-анахорет, воплотивший в камень архитектонику личного бытия; свою веру и сокровенный знак; жест волнения, возмущения, отчаяния; потаённую страсть.
___ Джованни Лоренцо Бернини – кавалер, папский директор и заведующий фонтанами; артист, драматург, поэт, театральный художник, человек театра; живописец и скульптор, привнёсший живопись и свет в скульптуру и архитектуру; претворивший синтез искусств; обративший камень в тесто и воск; заставивший мрамор трепетать, а строение быть монументальным, величественным, неколебимым.
___В одном проекте – подчинённый и командир. В ком сколько от Моцарта и Сальери? Вкушает разъедающий яд зависти не только посредственность. Бернини наполнил чрево собора святого Петра, расчленив пилоны, устлав декором, воткнув в ниши скульптурную мощь, водрузив над гробницей бронзовый киворий. Но мавританский привкус витых колонн этой изысканной сени – от Борромини. В своих проектах - сей Рембрандт в камне - творил, опровергая правило и канон: и барабан у него шестилепестковый, и шатёр над которым - спиралевидным пандусом, и купол над латерной - ажурной конструкцией; композицию, как правило, вписывал в овал, материал - строго в оттенках белого, и экспрессию фасада в две волны учинил, как завещание, для святого Карло у фонтанов, где пространства перетекают одно в другое. По молодечеству в палаццо Спада устроил визуальный трюк, - галерею с уменьшающимися по мере отдаления высотой свода и колоннами, - как шутку, прикол, кунстштюк. Спустя лет тридцать, Бернини сей приём воплотит в театрализованный перформанс Скала Реджа, ведущей к Ватиканскому дворцу монументальной лестницы, на которой понтифик, выходящий к миру, - что сам Полифем. Лоренцо Бернини! Прямолинеен и всеяден в искусстве, по жизни - любвеобилен, мстителен и жесток. Оставил после себя безбрежные сочетания цветного мрамора, экстаз святой Терезы и напоследок - мост ангелов с орудиями Страстей; одиннадцать детей, - один из - первый биограф, - череду портретов: авто - в образе романтического красавца и умудрённого старца со взором и буклей седовласой - от ученика. Апофеоз колоннады в четыре ряда со всеми святыми по карнизу, охватывающей клешнями площадь, как католичество - мир, загнал подчинённого конкурента в гроб. Тот – одинокий и незапечатлённый, удалившийся от мира, под гнётом июльского зноя и наваливающегося недуга, сопротивляясь капризам молодого и наглого слуги, писал завещание, жёг бумаги, мосты и рисунки. Под утро от отчаяния дальше продолжать проткнул себя шпагой.
___Прекрасная прогулка - от вокзала через Санта-Мария-Маджоре - могилу Бернини - по оси которого длится путь к Четырём фонтанам, минуя Galleria Domus Talenti, где когда-то авторских пять картин выставлены будут на центральной стене, с поворотом налево мимо волнующейся и такой родной Сан-Карло алле Куатро Фонтане и дальше, - в пустынном сквере здесь у конной статуи Карло Альберта, короля Сардинии в тени деревьев на лавочке можно и сил набраться, вздремнуть, - на площадь Квиринале с Диоскурами, и с этой максимальной Римской высоты скатиться к зелёному Паоло Веронезе фонтана Треви, и, наконец, в завершение потеряться в сумерках, растаять, петляя в бесконечном лабиринте Вечного. На Via del Quirinale неподалёку от заветной церкви, как приношение былому напарнику, в знак уважения тех принципов утончённой формы гениального и незадачливого конкурента, Лоренцо, великолепный и увенчанный славой, строит камерную Сант-Андреа-аль-Квиринале, камерную и овальной формы, с полуротондой на входе, насмерть объятой поверх архивольтом  полуциркульного окна, на фоне которого венцом - разорванный коронованным гербом фронтон, – три лилии и голубь с веткой маслины в клюве.
___Бернини и Борромини возводили новый Рим. И в новейшем Санкт-Петербурге скульптуры также произрастали: у Двенадцати коллегий ампирный Ломоносов с очередной одой на коленке позитивно воссел, у ног которого теперь в студенты посвящают; Гоголь задумался на Малой Садовой, согбенный и за решёткой,  в перекрестье рук и фонарей элегической линией полная противоположность крепышу и скульптору бодрому Михаилу Белову, - как-то средь крымских камней сетовал, что англичане к трагической форме не восприимчивы, мол, жизнь к тому не располагает, и действительно, Советский Союз стремительно разлагается, а как следствие – однополярность и конец Истории; по этому поводу на Рубинштейна, самой французской улице Петербурга, в позе деквалифицированного матадора замечательно идеализированный Довлатов, иронически наблюдая за жизнью бурной и новой, прислонился к дверному косяку, трагическому и пресловутому; а через Невский проспект на домашних путях вальяжный и крупный Тургенев в постмодернистическом  курдонёре крепко сидит на Манежной, либеральный эталон, описавший смерть нигилиста, «Записки охотника» которого Джеймс Джойс отнёс к лучшему всех времён и народов, к которому в гости традиционно зайти, обойти, осмотреться; вот и бронзовый правозащитник Сахаров взвился в камерной зоне университета, по ту сторону, – были дети лейтенанта Шмидта, теперь - дети Джакометти: Гуров ещё был такой, сосед по 4-ой Линии, мастерская во дворе через пару домов; с горящим из глубин надбровий некоторым сумасшествием веселым бесом, в бороде, тройке с цепочкой и сапогах; безостановочно ваял тонкие, извилистые фигуры, образы - конструкции, экспрессивно живописал, вообще, творил стремительно, энергетически авангардно и сыро, но остроумно, в активном приёме, строго игнорируя выходные и праздники, категорически, с признаками тяжкого опыта – алкоголь; труды громили злоумышленники, а он с первыми днями надвигающейся свободы ставил билборд в виде двухметрового холста собственных кистей у решётки Зелёного моста на тему личных Всемирных гастролей; и Париж открывал двери, и вот уже привет шлёт из града искусств с оказией, и мир открывается всеми радугами, - однажды нашли тело на шоссейной дороге на пути в родную деревню с головой, превращённой в блин.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

__Время блужданий группы единомышленников, «драматургов в отставке» днями-ночами, в основном - ночами, лучше - «Белыми», по городу, - «открывали» архитектуру, соотносили, поверяли; прокладывали лестницы на башни; считывали поэзию брандмауэров, проходных дворов и подворотен.  Среди каналов и линий двухсотлетней мифологии этого с ног до головы воображённого города воскресали и восставали звуки и картины: стук копыт Медного Всадника от пушкинского Золотого века, плащ Красного домино Андрея Белого от века Серебряного, ансамбли и бесконечные вереницы фасадов оперного барокко, казарменного классицизма и романтического модерна:  Трезини, Растрелли,  Ринальди, Росси, Монферран, Штакеншне́йдер… Лидваль, Иван Фомин… – и ещё многие, среди и по поводу дворцов и прочих строений которых они курсировали, петляли, спорили, рядили, классифицировали, восхищались….
___Периоды мастерских Художественного фонда, – выборгские странствия преждевременно и благополучно были завершены в четыре сезона, отлиты в серию картинок - формально слишком камерный, но морально неколебимый фундамент: свайный, ленточный, монолит, - Вита нова, вечная весна и некоторые блестящие утренние прогулки с Васильевского к Литейному брызнули по проспектам и акватории, расплавив жидкий морок и серый порядок «проектной конторы», снега и снега за влажным окном электрички, пятидневки с койкой, душевыми и маленькими радостями так себе. Мастерские мансарды Египетского дома приняли в свои весёлые и куда более содержательные кущи; и Комбинат живописно-оформительского искусства (сбылась мечта русских авангардистов – искусство взгромоздилось на промышленные колёса и рельсы: организация и профессионализм, и никаких страданий!) распростёр свои временные объятия - три года работы в системе дизайна музейной экспозиции: Днепродзержинский краеведческий, музей Сталинградской битвы, музей Ленина в Красноярске… Параллельно выставил свои сугубо творческие работы на поступление в Союз художников и был принят, и это заложило фундамент уже бытовой; как право и привилегия свободу хотеть и свободу мочь, возможность личного и льготного производственного пространства – творческой мастерской.
___Василий Шприц и Даниил Зейман, коллеги и друзья в мансардах того Египетского дома, - по жизни. Однажды в очередной командировке, на этот раз в краю родимом, от мельницы Гергардта, мемориальной Руины через винный «магаз» направил стопы сотоварищей в стремительно наступающий южный вечер - туда, к пока ещё оставшимся фрагментам девственного берега Большой реки детства, вниз к лунным отрогам с мостками на поддонах и пристанями двухэтажных дворцов с потугой на ордер и в рейку, крашенную в бледно-зелёное, к водным громадам псевдоклассического сталинизма, призракам, покачивающимся в слоистом тумане, в лёгкий аромат по сырой, каменистой почве смеси влажной зелени, канализации и прокисшего пива, чего-то ещё неопознанного, - этот знакомый до слёз, до прожилок предел, край во тьму удаляющийся, - здесь и устроились за беседой неспешной средь этой зыби камней, прочего суглинка, где археологические в девственную эпоху до настоящей эры раскопки случались: отыскивался ржавый и мелкий, отработанный Великой войной, боеприпас. Родное и запропавшее. И вот она, здесь и как встарь, течёт река Волга, несёт свои тяжёлые воды вдоль крутого берега, бурным ли разливом по весне младечества, или тихой песней от задумчивой воспитательницы, плывёт, минуя детские площадки, города и время, перечисляя лета и рубежи, ознакомляя с неведомой печалью уходящего, сладким страхом утраты и тайной небывалого, непонятного взрослого впереди, линией своей мелодии облагораживая и зачищая свои воды и берега, изничтожая нас и прошлое. А далее по течению где-то на каменистом острие острова Тиберина, омываемого водами Тибра и намытым на трупе тирана, прийдет счастье однажды в сумерки пребывать, теперь одному за вином в созерцании античной руины, величественного сегмента каменного Понте-Ротто, моста Эмилия, - и Рим станет зажигать свои редкие огни, и воды по обе стороны будут также уносить эту зыбь времени, провожать под статный полуциркульный свод единственно оставшейся арки, по-прежнему неумолимо меняя героя и место: в античные и чумные годины святилище и храм построены здесь Эскулапа, в средневековье сменившиеся базиликой святого – христианским мученикам дань, и кажется, когда-то дикий брег, где стол туриста был средь диких трав в тиши уединений, теперь для столиков терраса ресторана…
___Василий Шприц из семьи архитекторов, его дом на Кузнецовской - один из первых по-настоящему петербургский, атмосфера коего пропитана искусствами,  куда стал периодически приглашаем, и один из многих по Московскому проспекту, спроектированный мастерской Сперанского. Виктория Эммануиловна Струзман – автор проектов, лауреат Государственных премий, бессменный ведущий по надзору за гостиницей «Санкт-Петербург» и куратор реконструкции гостиницы «Европейской», всегда позитивная и приветливая, хлебосольная хозяйка этого дома. В мастерских дома Египетского судьба свела уже после академии. Погрузила в дела музейные, где за рейсшиной, в разъездах время летело, - и в усладах прочего разнообразного характера - и даже театрального! - струилось оно и брызгало. Совмещались попытки участия в архитектурных конкурсах. Сочинялось что-то с идеей самодеятельных – домовых ли, квартальных -  творческих претворений. И дальше разнесли течения судьбы этой по берегам и отрогам постсоветской Руси и во вне, соединяя лишь в праздники, свадьбы, какие-то переезды, какие-либо застолья, всё более и более редкие визиты по случаю, в последние времена без упреждающего сигнала почти или совсем невозможные… Если не ориентиры, то, во всяком случае, предпочтения - Петров Водкин и Филипп Старк.  Обобщённая форма и лирический дизайн. Однажды явился в поисках петербургского пейзажа , сопровождая Олега Тинькофф, который много и беспорядочно глаголил, иногда о вещах, на первый случай не так уж необходимых. История, впрочем, продолжилась… Живописью и графикой в интерьерах, как жилых так и общего назначения, с одной стороны, и концепцией взаимодействия пивоваренного завода и ресторана – с другой. В едином целом дуализм производства и потребления, сопрягаясь, порождал функционально обусловленный, присутствующий исподволь и поневоле, попутно и спонтанно артикулируемый, непреднамеренный хай-тек. И далее концепция «La Dacha» распахнула свои апартаменты на суше и воде по континентам и океанам:  палаццо Форте-деи-Марми в Тоскане, строение неоклассицизма 30-х, из розового, по нетленным принципам Борромини, преобразованное в строгие оттенки белого, мраморные полы и антиквариат - предмет к предмету с мировых аукционов; фрагменты белоснежных аркад на приглушённой зелени холмов комплекса Кабо-Сан-Лукас на мексиканском побережье, мозаики и текстиль в колорите майя и ацтеков; древесные терассированные избы Астрахани и Куршевеля… Первый частный яхта-ледокол (у Старка яхта Джобса - не ледокольна), - кроил и составлял интерьер после, оказавшегося профессионально не удовлетворяющим запросы, итальянского архитектора…
___Даниил Зейман египетский чертог в перые времена пресекал строго по вечерам, - совмещал с официально регламентированным распорядком проектного института. Задумчивый тип в коричневых вильветовых джинсах. Путы стабильности и обязательств. Но влился и поехали. После распада и всеобщих перемен что-то мутили с Василием Шприцем на предмет краеведения аж в Петропавловск-Камчатском, захаживали-навещали бывшего коллегу, который теперь с кистями в руках творил и просто бытийствовал в скворечнике на Песках. Времена налаживались, производя спрос и, собственно, обладающих желаниями и возможностями. Вот уже и дом построил, и личную мастерскую организовал. Опять же, последователь общих принципов и постулатов Витрувия-Борромини, но и абстрактная геометрия картонных сочленений Ричарда Майера - сопутствующий приоритет, подозрителен к ордерной системе, субстанциотивен. Стерильная геометрия белой поверхности, воздушные конструкции лестниц и решёток в оттенках серого, прозрачность неопределённых углов, тактичный пандус, точечные светильники,  матовое стекло, нитевидный металл и, секущие движение, плоскости насыщенного церулеума, грубой фактуры брутальный диск, вертикально разделяющий уровни примерных функций, бегемотоподобные ступени сопровождения – основные приёмы и предпочтения последних лет. Лёгкие сечения и нежданные диагонали, идеальные предметы регламентированного распорядка, аксонометрические устои, кои проступи лестниц, очерченные и высеченные, расчерчивают и прорывают, увлекая по ту сторону; вопиют, кружат и плывут в пространстве; вослед - номинации и лауреатство.

___Ну а во время оно, в периоды совместных весёлых производств на ниве дизайна , автор наш в командировках монтажно-оформительских сих дел музейных, - на фоне промышленных дымов Малороссии ли, на родных волжских берегах, у енисейских столбов, на самый продолжительный из которых, не без помощи местной девушки-альпинистки, конечно, взошёл со товарищами, – вечера гостиничных номеров отдавались чистому искусству: альбом с рисунками, планшет бывал с натянутой бумагой. И страны параллельных измерений теснили историческую, псевдоисторическую, реальность вообще…
___И вот грянула пара краеугольных гигантов о ту пору на стрелке Енисейских вод - воскликнула титаническим надгробием Великой идеи. Местных ли изысканий родом образ; мистический утопист Луис Кан, вставлявший функцию в бетонные доспехи геометрии: коммуникации – в круг, презентации – угол, - могучий исток; лаконичная ли брутальность объёмов Ио Мин Пей – прямая причина; или гранитная природа здешних столбов и уступов – знак и символ сих изваяний, этого идеологического мемориала Восточной Сибири – скорее, как обычно и включает История, - всего понемногу. Два «мегапроуна» восстали на берегу полноводной реки, - два куба, словно вычеченные из скалы резцом хтонического чудовища, развёрнутые под 45 градусов по отношению друг к другу, спаянные стержнем перехода, входом на срезанный угол и маршрутом по диагонали, который по диагонали другой, накрест это парадное пространство во втором уровне на две части разделяет - «каньон». И в это ущелье - «Нас глотало пространство каньона» - через проёмы по центральной оси его стен изливаются, предвосхищая, отблески экспозиционных событий, где-то там, выше, по ту сторону пребывающих в ожидании. И далее по высоте на уровне третьем над всем этим мегалитом воспаряет кинематическая видео институция. И всё это дыбится, меняя ракурсы и углы, проходит над головами. И в следующем, малом кубофутурическом собрате - «Светёлка», мерцает вертикалями росписей четырёх времён, горит четырьмя алмазами, разводит металлом лестниц на четыре угла, в небо уставя фонарь мальтийским крестом. На угол движение и в половину прямого угла сопровождающие процессию пространственные смещения – отличная площадка для извержений, ворвавшегося в сии похоронные устои с наступлением эпохи «постсоветизма», вездесущего контепорари. Музейным центром «Площадь Мира» в настоящее время позиционируется этот идеологический мавзолей позднесоветских дизайнерских инноваций и эскапад.
___Александр Бакусов  как один из основных разработчиков проекта вёл авторский надзор на стадии завершения, будущий лауреат, Президент Союза музейных художников Санкт-Петербурга, главный архитектор Российской национальной библиотеки, всяческий член, и всегда - заядлый охотник с многолетним стажем, – случай на охоте его и подкосил, - флегматичный, с намёком на предположительную улыбку, заглядывал в номер, по вечерам на чай, скоротать гостиничное одиночество, поболтать о придвигающихся временах перемен, и что там прячется в них. И за чёрными окнами наваливалась Сибирская зима.
___В местный художественный салон на совет выставлялись работы, созидаемые теми уютными вечерами, и члены совета задавались негромким вопросом, какое отношение эти готические инверсии имеют к окружающим сибирским ландшафтам? Никакого не имели, но у публики городской спросом пользовались. Параллельная экспозиционной в музее - художническая деятельность протекала.
___Они появились вдвоём, мелькнули в коридоре мастерских на мансардах Египетского дома с эскизами росписей той самой «Светёлки», пока возводимой и ждущей. Позади творческая мастерская монументальной живописи профессора Мыльникова и работа рука об руку над первыми большими заказами. И четыре времени года уже бывали, с декоративными деревами, горами и вполне реалистическими персонажами. Исторически в Красноярске дороги пересекались, сходились многих, - одна из троп и завела на самую вершину скалы «1-й Столб». И первое впечатление от общения было, и в первый же вечер - недоумение, разочарование и протест всвязи с открывшимся: их четырнадцатиметровые фрески - хотя и отчасти, но всё же - будут служить фоном, разрабатываемых им, дизайн структур, - экспозиционных витрин, представляющих собой стеклоблочные композитуры с запаянными в их тела, словно останки мамонтов и доисторических птиц в ледниках вечной мерзлоты, документами и даже медалью златой по окончании гимназии младых годин будущего вождя всемирного пролетариата. И он, поясняя идею, оправдываясь, понимал, что это неотвратимо, что это - ПРИЁМ, и что нелегко бывает непосвящённым. Но и то верно: дизайн, мой друг, сер и приходящ, но вечно зеленеет кучерявое древо высокого искусства фресковой живописи.
___Владимир Загоров, за спиной которого уже была в духе «Герники» и соразмерная, но пожарного колорита «Дорога», гигантские и фольклорные картоны и гобелены с «Танцами Ряженых»,  и объёмная пластика песчаника – то ли африканские идолы неолита, то ли греческий палеолит, - с первых творческих шагов перманентно в поиске себя, всегда и везде: и в Краснодарском художественном училище, и вольнослушателем в монументальной мастерской в Ленинграде, копируя Кранаха или Фра Анжелико, в паломничестве в Ферапонтов монастырь к фрескам Дионисия с их загробной тишиной или открывая в академической библиотеке и по запасникам Русского музея метафизические напевы и сбивчивый пафос отечественного авангарда, его свободу формального эксперимента, самость и самостийность, наставническую дидактику и производственную аскезу. И именно эта энергия разрушения, эта песнь сирен деконструкции и революции, этот пророчествующий индивидуализм, убранный под спуд успешно стагнирующей соввластью, его удалённость от непосвященных в социальный запрет, но главное - явленная им скоротечная смена цвета, формы и темы, их зыбкое непостоянство, идеологическая необязательность и художественная почти искренность очаровали, пленили, воззвали, - повлекли туда, в тот край прерванного завета и золотых привидений, в его глубь и жар на исторический поклон песочному минарету глазурью в небесную синь, в страну восточного базара и обещаний последующих и обязательных открытий. И запестреют по невской сыри, расплавленные на азийской сковородке, фигуры с пустым овалом от, как выяснится позже, всегда в моде яйцеголовых красных и синих крестьян и спортсменов, пятна и линии с намёком на пейзаж, канонизированные геометрией открытого цвета, с ребячливым рисунком «молодого Востока». Средняя Азия, Кавказ, Крым. Цвет - это интонация наступившего периода. Цвет как эмоция скользящего дня, скользящего и ускользающего на глазах. Цвет и есть сюжет. Холст, плоскость вообще - цветовое поле, где цвет, цветы - мир подлунный и мир спонтанных представлений. Цветовая стихия полощется и изливается, поглощая образы и мотивы. Живопись через край. Цветовые столкновения и морок. Буйство и декакофония. Фрагменты, миражи и нега. Плоды, листья, лица и блюдца равно значимы и в розовом мареве. Серия двухметровых музыкантов и интерьеры с фруктами и предметами на столах, с намеками на фигуры домочадцев «имени Матисса». И сюда же уже бывалые цирковые комедианты с их горячей и странной атрибутикой, фантасмагорической жизнью, параллельной, временной и балаганной, - этот цирк, цирк, цирк навсегда, и ещё раз - «цирк шапито», до последних дней с манекенами в звёздных балахонах, микроскопическим фигуративным макетированием к будущим монументальным силуэтам – цветным двусторонним рельефам, в коих клоуны, клоунессы, наездницы, укротители и «просто львы», конечно же, канатоходец, - отчаянно крашенные, здесь - в убойные красные и желтые городских детских площадок (былых площадок, в настоящее время - в сквере у Соляного, например, дизайн и цвет, что в том же Париже!). Символ, знак и тема. Овал, трапеция и Голубая Роза. Зерно и заключённые в его тело бытие с вариациями замытых сюжетов. Зерно как протоформа возможного мира: для Ле Корбюзье – это тело бутыли, для другого иноагента – плоский квадрат. Овал и параллелограмм как знак авангардной деформации. Абстракция. В разреженном цветовом потоке обрывки и осколки, голубые, розовые и чёрные, и скольжение этих фрагментов по густо зелёному; максимальная насыщенность; утончённость и агрессия цветовых модуляций; реабилитация желтого, - очищение его от скверны сми, дома терпимости, психушки. Вибрирующие прямые, кривая геометрия, цветовая аскеза и всепроникающий кармин с фиолетовым. Объекты. Спаянные из предметов, деталей станков и машин неясного характера «Находки»; немые и неподвижные жители бытовой обочины окраинных свалок; металлические изделия, мегаигрушки как мир потенциальной кинематики. Или просто вещи, простые, знакомые и израсходованные, утратившие былую функцию, но будучи привнесёнными в новый контекст, вдруг возвышенно зазвучавшие. Композиционные миниатюры в виде хрупких сочетаний металла, стекла, полиэтилена; коллажи из цветочков и листиков гравюр. Пространные и простынные  полосочки в ряд, в абсолютном покое. И знаки в движении вод. «Большие обнажённые», распирающие крохотные холстики, зеленоватые с розовым на пару взмахов. Карандашные по горизонтали значки-закорючки с музыкальных концертов. Рапсод надвигающейся пустоты. Это из будущего, а там, в Красноярске за чаем (вина не пил, не курил) в спорах о надвигающихся переменах защищал блеклые останки социальных завоеваний отмирающего родного строя; в день рождения автора на память вручил картинку, по бумаге пастель с акварелью: Миро, Кандинский и романский витраж, нечто между. По возвращении, обозревая одну из первых вариаций Грота, с наворотом капителей, барочного декора плюс некими пробными персонажами иллюстративного содержания, вполне ожидаемо заметил, что-то здесь всего слишком много... Однажды в первую постсоветскую осень оказались в общем проспекте галереи некоего американского университета под единым слоганом «ST. PETERSBURG REALISM: The Unbroken Russian Tradition», - разрушенная страна и нерушимая традиция, - последний возглас закатной реальности: вослед социальным завоеваниям, прогрессируя, струями выдавливались остатки какого-либо намёка на традицию; что-то мелькнуло с этих страниц, - пейзажи с ветлами, его танцующие купы дерев, что из картин по фрескам во времена, ушедшие и невозвратные, и лет десять спустя отразилось в личное, в некий ряд от строгих сумерек «ShopenhauerGarden» чрез холмы и сады предместий преломилось в собственном Эдеме, окраинном садике, в пересечённой местности Средиземноморья сочинителя этих строк... Vladimir Ivanovich Zagorov-Tolstoi Всемирный. И в южноафриканском регионе его «Жёлтое движение», словно экосистема местного Питерсбурга, и среди датских дюн на границе морей он свой. Эстетствующий реабилитатор глубинного авангарда. Бывал всегда, на острие и во всех созвездиях; доброжелательный с неизменной улыбкой и, кажется, не пропустивший ни одной сколько-нибудь значимой выставки и галереи. И длятся вдоль морских вод, на всяких ветрах в пересчёте волн, продолжаются прогулки вдоль берега, долгие и в каждый час, в архаических знамениях (≠<~|]•>£), по тканям и континентам...
___Пётр Татарников – второе поколение художественной династии. Родители – художник и искусствовед. Георгий Татарников в середине 30-х из Саратова перебирается в Ленинград; по домам Культуры, по изостудиям брал уроки; дебют в большой Всесоюзной выставке; армия: Финская и Отечественная; живопись сопровождала войну: размытый перламутр блокадного Ленинграда, вазон, парапет, лёд и огнь орудий. Военная тема больших полотен и тема вождей… Ленинград, Ладога, Крым, Волга и даже Швейцария – мирного времени: этюды и мотивы – свет, всплески и кружева, зелёная заводь и блики весеннего нагорья; панорамные пейзажи волжских далей, умиротворенные и подробно возделанные – «российская барбизония», акватория Невы от стрелки как блистающее блюдо для высокого неба, летней дымки, дворцового силуэта и северных впечатлений Клода Моне, и панорамная же – жёсткая Нева Петра, в рост с тростью, пустынными берегами и рваным небом (не к этой ли композиции отличный портрет углём – набрякший мощью, с жалами усов вихреобразный лик). Отрады домашнего тепла приходили на холст как отдохновение, обитель ближняя, защита от сует - безмятежные, несколько взъерошенные и задумчивые образы Серовских детей, где тихий свет, покой и никакого намёка на умиление или слащавость: «Пака и Пека», мальчики-братики среди альбомов, подушек и покрывал у стены с родительскими эскизами, в лёгкой, свежей, почти небрежной живописи. И два автопортрета: романтический и барочный - в начале пути сосредоточенное вопрошание будущего, аскеза гризайли и жёсткая кисть – через плечо усталый взгляд назад, от последних камней… 
___Олег, старший из сыновей, поколение между – ещё на исходе 50-х в мастерской Мыльникова, - бурные и «оттепельные» времена, где новые темы и «Суровый стиль»: лаконичный рисунок, условный цвет, чёткий сюжет, - жёсткая композиционная схема «Автопортрета» с идеально выверенным силуэтом на фоне рельефа египетской богини, то ли коронующей фараона, то ли обнимающей автора, и клиническая серия стерильных медицинских дежурств, медперсонал в урезанных халатиках, грации и наяды, голенастые, советские и спортивные; но как исток, основание - семейный «Портрет отца с сыновьями», в остром композиционном приёме, но лирической интонацией уже домашней темы родителя, где чады, домочадцы и нет нужды быть актуальным, где живопись от души, за душой, с привкусом обязательной грусти, - здесь лёгкий, ломкий пейзаж, безмятежные книжки, краски и мальчишечьи головы; ускользающие мгновения; блики и отражения бездонного «Зеркала»; с той стороны прозрачного стекла; в золотом полумраке у елки со звездой в серебристом дожде; по тёмным углам и в свету окон и веранд; на крыльце у сентябрьского дачного древа в звёздном небе; там, в ночном свечении приморских кафе с неизбывной тоской одиноких столиков, фигурок, субтильных конструкций - временных, сезонных и по случаю; на дороге, огибающей рослую рощу, которая словно пронзённый лучами романский собор, лентой утекающей за поворот, и в сопровождении облаков устремленной за, к свету… 
___Старший брат. Олег. И брат-двойня, камень преткновения в престолонаследии. Пётр и Павел. Взъерошенный и острый – мягкий и плавный. Петух и Павлин. Соперники. Пустынные в слоистом мареве просторы холста и возделанный магическим событием и его предметным символом каждый микроскопический фрагмент бумаги. Но в искусстве мир бесконечно делим. Размытая и фактурная живопись - Пётр. Острый по технике и теме рисунок - 
___Павлин. Точный штрих - на идеально выверенном месте и единственно возможный. Станковая графика и книжная иллюстрация: офорт, акватинта, литография, ксилография, - цветные, раскрашенные, сугубо сухая игла с гравировкой. Брейгеля мужицкие пляски в застольях, меланхолия складок Дюрера, в структуры утрамбованный Босх: по страницам события-символы, подробности церемоний и процессий - въезды в кукольные города; отвлечённые сюжеты экзорцизма, где рыцари, старухи, клад и инквизитор, причастные облатки, небесный огненный скакун, посох и обязательные ключи; крест Голгофы и тавр китобоя; Минотавр, вознесённый над башнями града, расчерченный на части и меченый цветом, букашки ежегодных жертв на бархате чёрного неба, из молний составленный обрамляющий лабиринт; жезл и лошадь-корабль открытой чашей, где пассажиры, кто в тоске, а кто машет руками в мутных барханах вод; а где-то - закостенелые воины походом наполовину вслепую с копьями на плечах, покрывала и грубые вязки, типы в рогатых чепцах, оборках и рюшах, – шеломы, эскофьоны и крузелеры уплотняют их мрачные лики; и впереди лошадь в колоде с шипами, пёс в доспехах и запряженный бык; монументальная бричка, где конусы межконтинентальных изделий, а то и люди дровами; колёса, поводья и раструбы, ангел поверх всего тубоподобный натужно в козью дует трубу; пути и дороги; заседатели стынут на скудном банкете ли, и с небес низвергается изобилие, в мастерской у макета заседают на совете через границу раскола, или перебирая эзотерические осколки невозведённых строений, в ожидании или в пути – сии ирреальные, непознаваемого смысла персонажи шествуют, мигрируют, страждут, мёд добывают, разжигают огонь в безысходной ночи, молчат и дружно шагают войной… Как апогей деяний – сотрудничество с издательством «Редкая книга», сообществом, возродившим традицию создания книжной продукции как произведения искусства, - единичные, адресные экземпляры, тексты которых печатаются вручную на аутентичном станке или исполняются мастером каллиграфии, ручные набор, печать, изготовление книжного блока и переплёта, - офорты к песням Псалмов: «Ищите лица Моего»...
___Пётр! У крепких, бронзовых ног молодых товарищей по ссылке и революционной борьбе (по ссылке!), бодро шагающих из-под каньона навстречу всяк сюда входящим, запомнилась первая, в определённой степени про себя отмеченная, встреча. И вот уже в номере просмотр акварельных потуг, - тогда попытка обретения плоскости, пробы приблизительного сюжета, поиск, сопровождающийся обычно невозможным рисунком, - кои демонстрировались как-то запросто с возникшим мгновенно доверием, хотя и уже предварительным представлением о категорическом императиве приглашённого, и что реакция здесь возможна обидно низвергающая, и всё же с некоторым рефлексом: может и промолчит милосердно, если совсем не зайдёт. «А это может быть», - с интонацией даже некоторой заинтересованности прозвучало от Пети. С тех дней и по настоящие дни – бессменный друг-консультант: на 4-й Линии на черно-белые фото на стене с архитектурного первого цикла, «а не заняться ли офортом?» - так руки и не дошли; и позже, на Песках, где неподалёку оказались их мастерские, постоянное давление переходить на масло; и далее, почти синхронно направив места обитания к Летнему саду, на первые и последующие холсты - а теперь бы хорошо пройтись поверх, затереть, списать; иногда стоит всё закрасить и тряпкой поработать, а лучше - рукой, без медиума; а вот теперь – лессирнуть; а этот объём, поверь мне, здесь не нужен, или – а это что ещё за хвост; внимание верхнему, левому углу; а не пробить ли этот свод белилами; центр дробный – проще; и когда холст предстояло натянуть необычных размеров, попросил поделиться опытом, то, предварительно узнав о наличии инструментария, пришёл и без лишних слов совершил операцию, - подрамник держал на ребро, вертикально... 
___Однажды в солнечное августовское утро из Москвы, отхватив вознаграждение  по реализации  работ, катил на жёстком древе сидения ночной (что было в наличии!) электрички, - с утра переезд - заказан фургон, а днём - самолёт в Крым, и верный Сергей Палыч на 4-й ночует - ждёт; с террасы зевали на крыши и небесную синь, и транспорт заказной во двор уместился и следом – просьба была мимоходом и следствий почти не ждал - Пётр и даже пара приятелей плюс, - тогда они ещё картины писали, маслом - и Петербург, и автопортреты; иных уж нет, а те далече; впрочем, с одним из лет через десять предстоит фантастическое блуждание по улицам острова Манхэттен, а ещё через семнадцать - отличный вояж от Сан-Джиминьяно в Венецию, - но тогда были молоды, счастливы, беззаботны и в мире пребывали совсем ином. Простились с террасой. Распределили предметы по чердаку на Песках. Присели... И вот уже в южной темени морская водичка о камни плещет и огромный поднос с закусками из ресторана утоляет их романтический напару с Палычем глад.
___Петр Татарников – тот, для которого не существует размытых границ между искусством и его имитацией, между тем, что может быть, но не представляет достаточный интерес и просто фальшью, между плохим и хорошим, дружбой и – а были ли у него враги? – между тем, что имеет право на жизнь как искусство, а что - продукт посторонней деятельности и только, - с совершенной категоричностью, без нюансов, скидок, рефлексий, измышлений, каких-либо игр ума, потока сознания. Так и не сложилось взобраться на леса под сень к временам года, хотя и приглашал покрасить фрагмент интереса и опыта ради, - ибо, пока одни, скучая дизайном, оснащали революционной документацией супрематические композитуры, служителей высоких муз, их воспалённые руки, кровь и мозг разьедала силикатом и известью мокрая штукатурка, укрывала тела крестами дерев, путала и отсекала в отмороженные смены утр и ночей, – морок кистей, искры сварки, дымы и звон металлоконструкций… А дома ждал храм, в структуры лесов упрятанный, укутанный, - в таком наряде пребывал в ту злосчастную эпоху Спас на Крови, реставрационное дело вершилось с натугой, приостанавливалось и всякий раз по кругу возобновляясь, и не видно было конца, и казалось, всё временное, действительно, становилось вечным, а парадный мундир «ля рус» - ложным, неактуальным; и по миру входило в тренд всяк знаковый архитектурный объект окутывать в приходящие покрова, то ли бессмертию искусства тем самым бросая вызов, то ли спонтанно предупреждая грядущую культурную пандемию, драпировались памятники, исполинские конструкции и целые перелески; а на холстах отражалась печать местного православного одеяния: игольчатые сплетения гигантских корзин, во одной из которых золотом отчуждённо пылает луковица с крестиком; и эта обволакивающая сокрытое тело сеть преображалась в сплетенье веточек, иголок и хвоинок, палочек, тростинок и закорючек, в самостоятельный монумент лесного жилища, ворох, всегда при случайной встрече вызывающий некоторую благоговейную оторопь, таинственный прах леса, термитник, составляющий пантеон муравья; и вся прочая лесная щепа и стволы древ с ветвями клинописью, тайными и парадными дуплами по золоту и в ночи, припрятанные там стражи и узники, а также долгие и пустынные в переливах супесей просторы почвоведения, землистые и текстурные покрывала планеты, всё дальше отодвигали первые темы и пробы: сценки прогулок и клавиш, впрочем, также вполне, как бы, возделанных в камерные изваяния, где жерло аллеи или горизонталь урочного фортепьяно, как тотемный знак. 
___И выступал из тех уютных домашних сумерек, словно из детского прекрасного далёка, оттуда, где шумные заходы ватагой в зоомагазин и блуждания по школьному двору с несчастным меченосцем в банке, мерцая стёклами и таинственным содержимым подводного мира, его волшебство «Аквариум», - извивы водорослей, блики и блески чешуек, и сами рыбки, что всполохи световых преломлений, из холста в холст испытывающие почерк и колорит, - несколько позже выяснилось, что и архитектонический Пауль Клее, рациональный сюрреалист с его точкой всех начал, сочетал мечтательного ловца золотых рыбок, - и даже, случилось, опалены были огнём, дымами и копотью, - свеча горела на столе, свеча, и очень опасно бывает, уходя, оставлять горящими свечи, - но и с налётом жестокого обжига аквариумные погорельцы получали новую жизнь; другие, минуя огнь, заключались в чёрный с фиолетовым отсветом параллелепипед, как в ад; и третьи; и пятые; и вот, некая стайка, возможно, наиживописнейшая из серии, - спародировано было это письмо в одной из вариаций комплекса «Пропилеи», - рубиновыми каменьями среди изумрудной зелени (зелень Гинье, изумрудка) плещется в белых вспышках, поверх с терракотовым отсветом теперь во владениях автора, и, пережив несколько вторжений и покушений на искусство, атрибуты и скарб, прочие лихие годины, в настоящие дни играет напротив вот этих, являющихся одна за другой, строк. А тогда, по возвращении, конечно же, не раз успел посетить чертог на 4-й, где бездна коммунальной перспективы от входа в меркнущий тупик с комнатой в тусклом мареве где-то там, налево наверняка послужила в будущем прообразом того «Красного коридора», отпечаток которого также сопровождал: голая анфилада - череда уходящих проёмов - контуры пользователей на угол развёрнутых плоскостей... 
___ Потом наступил Скаген. Мыс, проливы, пустыня небес и вод. Шелест слов на берегу моря, шифр ускользаний. повторений, совпадений, как прогулки вдоль берега с закрытыми глазами – галька под ногой и мёртвый горизонт. Намёты шестов с птицами, в глубине вод следящими полные сети. Словно святые готических шпилей над мерцанием серебра или уставшие души, готовые к вознесению, сирены на сепии неба, стражи вод за глубоким серым переднего плана - стали на караул, присели в дороге, застыли. И далее, прерываемое границей холстов, тягучее из картины в картину, лишённое форм, тел, самого бытия, разлеталось пространство. «Вода» и «Небо». Сумрак и расплавленная линия горизонта. «Поток», где всё разъято, смешано, размыто, - после реквиема и первый день творения, - где плоть как чистая материя и дух, раскрывающийся в бесконечность. «Ветер» и «Волна» пустынного мира.  Трепещущего в обманчивом покрывале, которое Благая Майя, соблазняя, опускает на глаза смертных. И тогда всё зримое становится подобно сну, подобно солнечному блеску песка у холмов или движению легких песчинок, что путник издали принимает за воду. Пески, скалы, камни и каменные острова. Их зыбкие отражения. Вибрирующая ткань природы, её долгое тело, групповой портрет её персонажей в единой череде холстов. Нерукотворные, сотканные из ничего – ни удара кисти, ни мазка, ни следа руки, ни звука… И ниспадающие струи, невесть откуда взявшиеся, трепещущие средь чёрных каменных тел, вспененные и полупрозрачные, тончайшие нити и белая лава. И «Лагуна» – редкий приют. В основном: от горнего – в пропасть. «Пропасть». Скольжение цвета и стихия наслоений, беспорядочных, без какого-либо намёка на предполагаемую форму. И полутораметровые холсты иногда приготовляются для чистой живописи: стоит ли пытаться ровно покрыть материалом такую поверхность, - размажем, разотрём, набросаем с лёгким ужасом и как пойдёт, - дальше время подскажет. Так и висит день за днём намасленное нечто, и теперь претворяют своё дело самостийные процессы бесконечного множества маслянистых ударов и наслоений. И подходит однажды и видит – хаос на границе своего низвержения: «Пропасть». Скаген и север Норвегии. Грёзы. 
___ Меж тем, с переездом на Литейный, к Летнему саду подоспел и заказ - вид на Фонтанку и Прачечный мост; так начинались блуждания эскизов - присвоение места как представления; пейзаж, подчинённый закону основания; точка, из которой уже не будет возврата: решётка, ступени, гранит парапета, ветви, стены стволов и ветвей, аркада рек, лёд, - в белесо-телесном инеи и фиолетовой ночью. Кулисы Лебяжьей канавки, - почти монумент, - бледно-золотистая и покрытая прозрачной пеленой собственной тени, в колких бледных ветвях и почти сливающаяся с отражением, погружённая в тёмный коричневый; стены и обрамления, от которых в современной действительности уж нет и следа. Сад вообще изменился: стал коммерческим и голландским – шпалеры, боскеты, беседки, фонтаны, - и скульптуры его теперь всего лишь копии, - не мрамор, но крошка. Но вот однажды в обычное утро по дороге на факультет искусств за зарплатой вдруг предстаёт сквозь туман, дымку, извечную петербургскую влажную взвесь через решётку с медузой Горгоной, со всеми временами года вместе взятыми, этот Сад в многотомном своём театральном величии, - и Карпиев пруд как зеркальный просцениум и волна портала с занавесом непроницаемой ветвистой стеной, и где-то там, в глубинах – канувшие в Лету прогулки, с товарищами, барышнями, детьми… события, литература, История, - и проявляется из холодного марева широкополая шляпа, под коей человек в плаще, драматург, автор пьесы «про любовь», великолепных героев, где все мы вышли из детства… 
___ЛЕТНИЙ САД ОСЕНЬ ЗИМА НОЧЬ ПРУД – три сцены и каждая через три картины, без драматурга… 
___ Утренний продовольственный маршрут через Литейный под портал в два этажа проходными дворами на Моховую знаменовался порой встречами, в одну из которых однажды - печальный сказ, что вот, на Песочной в кромешной мастерской, давно забытой и одичавшей, разбирает следы ушедших, продираясь сквозь сонм предметов, образований неясных свойств, их тлен и слизь, к  гигантским холстам, спаянными мхом и слоями забвения, - подобно археологу, средь залежей маслянистых туб, кистей и слипшихся окаменелостей  открывает некие картины одну за другой, нечто почти или совсем неведомое. И каждый из нас сиживал в своё время, силясь проникнуть в неясные строки предков, среди стоп пожелтевших бумаг и груд, в той или иной степени тлена.
___Сыновья: Дмитрий и Михаил, художник кино и дирижёр Михайловского театра.
___Как-то вручил на день рождения, собственными руками изготовленную, тщательно обработанную, изящную палитру, - какое-то время лежала золотистой закладкой среди бумаг, но палитра должна питаться маслом, пришлось лишить девственности - одарить, окунуть в жизнь; в другой раз случился в качестве «подношения» гипсовый слепок - глаз Давида, с надбровной дугой и фрагментом переносицы, – теперь здесь же под потолком косит на стену, сопровождая процесс...
___Из года в год с Рождественских вечеров Фонтанного дома бредут пустынею три фигурки, - в густой сепии по золотистому прорезаны три силуэта, в первый же праздник нового столетия как эскиз также остались в анналах автора, - смещаясь в цвете и пропадая во мраке, засыпаемые песком и снегами из книги фантазии и праха не без утрат, но добрались в Книгу Царств; в истоках, пророков среди и зыбей иллюстраций к оным растворились в три года работы, бдений над Книгой те самые три пришельца; и вот по прошествии тридцати пяти лет от первой встречи в гранитном каньоне средь бронзовых ног они под пространным окном мастерской у залива в череде листов, готовых отправиться в последний путь, сравнивают перемены качества в печати иллюстраций роскошного издания, в отображении страниц готовой книги.

___Владимир Загоров и Пётр Татарников замечены впервые вдвоём, вместе учились, общий был и диплом «Театр Марионеток Деммени», - откуда острые, туго драпированные чехлы двуединых дам и чёрные хламиды Судьбы с нитью к фигурке Пьеро, блёкнущему и потерянному где-то внизу, извечному путнику печали от безвольного в рост Жиля Антуана Ватто - в новый театр, в «Куклы», - и общие «Времена года»; почва и ея ведение; напару и живопись преподают в университете на Кафедре мастерства художника. Творческие мастерские – раздельны.

___И пути многих, большинства, пересекались, сходились и расходились.
___И те, кто не находит какой-то фон применения, запасное убежище, остаётся слишком один на один.
___Но тогда, в Красноярских краях, пребывая в коллективном производстве на ниве музейного дела, не оставляла мечта: очистить время от всякого инструментария, свойственного дизайну, проектной деятельности как таковой, - её приёмов, навыков и методик, с известной эффективностью используемых всяким профессионалом, когда подавляющий контент заданных условий реализуется с понятной скоростью и успехом, когда ты в ряду, в определённой, распределяемой и установленной, отчасти творческой, но – слишком, системе; сбежать в обитель; сбежать и открыть место чистых касаний; сладкой свободы, трудов и чистых нег; изобрести надел уединений и остаться наедине с картиной; воздвигнуть и замкнуться; скрываться временами; исчезать; в ту башню, где певец бессмертной оды тревожит струны; где лира, книга, муза, электрические бананы и райская черешня; где отдыхают, внимают ангелам и  небо зрят в алмазах…
___Но и удивлялся и завидовал уныло тем, кто с успехом дерзал в большом, общем деле, или умел примерять страсть творчества с  деятельностью иного рода, вплоть до бизнеса. «Блажен, кто с нею сочетал/ Горячку рифм: он тем удвоил/Поэзии священный бред»...

 

 

 

 

 

Vivat Academia!
Vivant professōres!
Vivat membrum quodlĭbet!
Vivant membra quaelĭbet!
Semper sint in flore!   

Gaudeamus

Виват академия!
Виват профессура!
Виват каждый на месте!
Виват все вместе!
Всегда да пребудут в цвету!

Гаудеамус