___Но арт пространство настоящего времени - это не только вместилище самовыражений,  героических историй и творческих инноваций, но скорее и прежде всего теперь это место эпатажного жеста, трендовой «политической загогулины», - а если предположить, что в сфере политики в первых рядах лидируют коллизии гендерных модуляций, субверсий и метаморфоз, прочие патологии чисто медицинского аспекта, то становится понятным - вряд ли все эти «новые старые дикие хэппенинги» имеют какое-то отношение, собственно, к личностям их производящим. Возможно и существуют те, у кого получается совместить некие личные глубинные чувствования и чисто интеллектуальную, пародирующую общеизвестный острый контекст, «радикальность», то есть, замесить мятущуюся душу в, как заметил некто, «холодное и расчетливое дерьмо». Но что движет пролетарием художественных ремёсел, пребывающем в процессе, с его запредельным молчанием, кто в самозабвении творит образы и миры; какие тернии рвут его ветхую ветошь: благоприобретённый самоконтроль, внутренняя  дисциплина, гнёт самоцензуры, ответственность перед неведомым потомством, экзистенциальный страх?.. Когда один на один с пустотой…
___Совсем другое – пробираться среди пришлых крепостей, вставать перед очередным мольбертом, - возвещать и вершить среди учеников: податливых и не очень, открытых, послушных и замкнутых, с особыми представлениями, капризных и смиренных, -  при любых обстоятельствах это теперь была безответственная свобода погружаться в разные живописные тщания, – не бывает безвыходных ситуаций, - и он правил, счищал,  переписывал, добавлял, объяснял,  вытягивал из омута, болота, выводил на простор, поднимал к солнцу, - учил, в общем. Учил и сам учился, по обыкновению, ибо быть свободным, значит открывать, что уж там, черпать пригоршнями живую воду… Так однажды во время столбняка перед чистым холстом, которые не могут не случаться, стал подбадривать: «Страх белой плоскости – это как страх перед выходом на сцену – обычное дело. Со временем он может перейти в отчасти шок, отчасти трепет, и это чувство предварительного смятения не должно покидать нас до последних дней, до могилы. Мы черпаем энергию, преодолевая ужас бездны роковой. Готовим палитру! Попробуем не быть ремесленниками, но представим себя демиургом! Пройдёмся кистью поверху, начнём с легких валёрных градаций, например, разбеленных кобальта синего с серым. Теперь возьмём мастихин, добавим умбру, краплак… здесь -  пятно, справа - немного… Написать красиво и содержательно ещё успеем, а пока погарцуем: вот тут - чёрный мазок, там - бледный росчерк, можно взять круглую кисть и сымитировать письменную строку, стихи якобы…» И он замер, перед ним была готовая вещь, - любое дополнительное движение ухудшало вдруг нечто в какие-то минуты состоявшееся. Так ненароком зашёл в гости приём письма лёгких знаков и намеков, где фоном – грунтованный холст, немножко привет из раннего детства - от Cy Twombly, но, конечно, в виду он совсем и никак не предвиделся!.. Так совершенно случайно появилась картина «Четыре сезона. Зима» 80 Х 100 см., которая позже была вполне успешно реализована…  Усмешка творческих коллизий, веселая.

___Нет и не может быть высоких и низких тем в искусстве. Самое ничтожное насекомое возможно  опоэтизировать и возвести в перл создания, и самый священный сюжет - низвергнуть. И тем не менее тема цветочных растений в букете, вазе, стакане отчего-то казалась легкомысленной, слишком сентиментальной что ли, недостойной, но какие мастера оттачивали в этом жанре свою блестящую кисть: и лучшие представители пост-, и уж тем более просто – импрессионизма. От Мане-Моне до ван Гога-Гогена, где потрепанная изысканность пионов и безумие, сифилис, подсолнухи и желтый хром; суровый Курбе и романтический Делакруа; в России – напористые и жирные Маковский с Кончаловским; крымские звонкие пятна Коровина; одуванчики Левитана, «такие беспомощные и дикие»; Врубель с его сиренью, где демон, поздние «Кампанулы» и «Глицинии»; фронтальные натюрморты с фруктами италийского Караваджо; наконец, Святой Франциск Ассизский обожал цветочки; цветочными гирляндами некогда обрамлялись изображения Богоматери и Христа… Но как самостоятельный жанр натюрморт оформляется в аллегориях, как застывшее мгновение, прекрасное и мёртвое, только в Золотой голландской век. Ему на девятый год века XXI на своих уроках все чаще случалось сталкиваться с настойчивым пожеланием – от прекрасного пола, конечно же, - поэкспериментировать в письме букета цветов, натюрморта. Предложил чистую импровизацию, никакой конкретики, строго по «теории пятен» - нечто набрасываем, распределяем на плоскости и постепенно из этой вполне абстрактной стихии находим форму: общий абрис, характер каждого цветка, их соотношения и так далее.  И пошли-поехали трепыхать маслянистой листвой, цветистыми лепестками один за другим букетики, и каждый с характером, настроением, - и даже позавидовал. Решил и сам отвлечься от скрижалей глобальных и расслаблено сделать что-то подобное, и буквально с первых дней десятого года стали появляться, пока сдержанные по колориту и тихие вообще, маленькие холстики… И как только эти первые камерные, вполне незатейливые цветочные опыты были отмечены вниманием родственников, так сразу вопросам и пожеланиям это у себя иметь не было предела. Но и сама форма вела за собой. Так возникла тема цветов. И цветы эти, являясь ниоткуда, порождали виды небывалых сортов, ибо видение этих образов возникало лишь после того, как удавалось пересадить эту магическую флору в «собственный сад», сад фантазий, грёз и отдохновений, взрастить в тех эдемовых кущах, в том самом, благоуханном месте, где мы все, как повествуют пророки, обречены жить вечно. И вся эта, теперь уже достаточно продолжительная, вереница цветений произросла в некотором итоге в «Grand Bouquet», диптих по метру - Яблочный и бананово-лимонный букеты с лепестками лотоса в серию с красным и белым, прочие… Впрочем, и сейчас маленький букетик нет-нет да выскочит из-под руки на свет божий, - если вдруг после занятий на палитрах учеников краски осталось в изобилии, а выбрасывать жаль, или просто от скуки, душу потешить. В конце концов, возможно и является неким знаком то, что строитель Успенского собора в Московском Кремле, сопровождающий военные походы Ивана III, итальянец Фьораванти - это с Болонского: «листок, гонимый вперёд»!..

___Неумолимая модальность «Белых ночей» 2013 года, с её сдержанной интонацией и еле различимым над сверкающей акваторией хором; россыпью светящихся и летящих под сводом нескончаемого заката бумажных фонариков; отражённая в куполах Спаса и волнующаяся в сиреневых шапках Марсова поля; когда в садки через гранит парапета одинокий рыбарь укладывает окончательную корюшку расцветающего во всенощные сумерки лета; среди осколков мечт и несбывшихся надежд; эта почти на исходе живопись зримого - подарила белые и карминовые вспышки, тающие в синее, лиловое, тлен, Ван-дик; сочетания наслоений пятен и фонов, в череде плоскостей, пространных и не слишком, что и обозначилось как «Разные оттенки летних дней и ночей» такого-то, следующего за тем, и так далее, года; холсты один за другим с колоритом в синее, красное, песочное и жемчужное, и даже подобием сюжета, где средь пены морской почти Афродиты знамение; или кристаллизующиеся в те или иные темы: флора в букетах нездешних конфигураций; долгие ландшафты для известного путешественника; для путешествия инкогнито, - пустынное плоскогорье; сонм канав и край земли; холмы, холмы, холмы; песчаные дюны и тяги; вся эта даль опрокидывалась в необитаемые лунные страны; испещрённые цветом пласты и наслоения; цветовые волокна и световые скольжения; берега белой дневной луны, - в конце концов, в амфоровидные ряды неизбывной «Археологии» воплощающиеся, в башни и их острова той самой океанической Восточной пустынности…

___ГОРОД-ОСТРОВ живет, бытийствует и продолжается. В гремучей, пребывающей в упорном становлении маслянистой магме, слагаются и срастаются башни, башни и стены, - всевозможные виды башен и стен: кампанилы, иглы и колокольни, башни ветров, часовые и фортификационные, смотровые, осадные и сторожевые, крепостные и башни из слоновой кости, маяки, колокольни, минареты, шикхары, погребальная башня чульпа, башня на Чёрной Горе и даже Башня Беффруа... Сплетаясь крыльями аркбутанов, арками, элементами всякого декора, их тела слагаются в строи, переходят одно в другое, теснятся и обращаются в единое целое. Здесь списаны всякие границы, смещены проёмы, утрачены основные сведения, смешаны карты, перепутана топография; в собственной тени таится знаковый искомый фрагмент; смещён и секвестирован стиль... Художник блуждает в этой среде по расписанию и призванию, почти обречённо, побуждает рельефы, постулирует форму, растворяет абрис, - настраивая профиль, утоляет ирреальные страсти и сетования. Он чертает и чередует системы, отправляет в плаванье, размывает в стихиях, - созидает, укрощает и обрывает очередной башенный парад, симбиоз и сумбур. Сам становится башней. Здесь его путь и погост, жизнь и смерть. Город. Вечность... Мелеют реки и таят льды, проносятся цунами и ширятся пустыни, но колыбель ветра, омываемая водами и песками безбрежного пространства, охваченная далью и пустотой, этот неприступный оазис камня - млеет где-то там, средь пустынного мира. Здесь не случаются закаты и восходы, - тяжелые небеса проплывают, срезая острие шпилей, накрывая своим пологом ряды, столпотворения, сплетения, сопряжения... И нисходит вечным потоком песнь, гимн, лейтмотив богов и рабов, и вечно охраняема тайна соитий этих Романо-византийских, готически пламенеющих, барочных и стилистически вольных груд. Но и свет опаляет порой их центральные остроконечные завершения. Острова всех времён, народов и стилей, разделяющие и соединяющие, наблюдают все стороны и глядят в никуда... Эти непорочные города, пропадающие в небо, утопающие в водах Восточного и межконтинентального океанов, заносимые вечно сыпучим песком, источающие благодать и опасность, проплывают мимо, сменяя друг друга, преодолевая пространство и время. Окунаясь в эпохи и равнодушные ко всякому течению, пребывая по ту сторону смены дней и ночей, любой из них становятся днём или ночью. Вечное время года сопровождает их могучую стать, - и в постоянном смещении бьёт, фонтанирует и отменяет самое себя, текущая из вечно обновляющихся истоков, обретающая самость у себя самой и разменивающая себя форма; форма, одолжившая у себя - вчера.
___Зыбкий Протей сопровождает этот поход. Примеряя облик каждого острова, бог перемен будто бы отдаёт в залог некую свою ипостась уходящему за горизонт каравану. И башенный лабиринт неизбежно из острова в остров поглощает всякую источаемую им влагу, и тогда граница камня становится пределом всяких превращений его очередной сущности там. В истечении и источении зиждется постоянно возрождающаяся архитектоника его «там-бытия»... Но подобно тому, как неуловимое божество изменяет вдруг самому себе, так и острова удаляются, гаснут и исчезают, - им во след, в череду смен, в абстрактную стихию зыбкого, переизбыточного и многослойного погружается их сочинитель. ___Натюрморты и ландшафт Марко Поло тогда накрывают, уносят, - раскладывают свои ткани и полог. Объекты археологических коллекций высекаются из неких живописных стихий, то есть красочного материала,  - по случаю или как  имприматура, - уложенного на холст. Изыскатель угадывает в этих цветовых переплетениях, в этом месиве некие объекты и группы, сочетания линий и форм, трепет пауз и стадий, находит, высекает и идёт по следу, -  так, за предметом предмет, претворяется пространство, выстраивается собрание условных и предположительных древностей, их строй и рой, - изымаются из унавоженных маслом почв те, единственно возможные объекты, что составляют след и шлейф удалившихся островов. И возникает история. Когда в забытьи или по дороге домой, спишь, смотришь и почти узнаешь… Только тогда претворяется то, что действительно реально. Силуэты, осколки и острова. Ни дороги перед, ни дома… Архетипическое собрание объектов, плотно укомплектованных, пребывающих в ожидании. Архитектоническое смещение и метафизическая теснота.

___Серия портретов условных героев, – портреты и портретики, полу- и фантастические, автономные образы неизвестных, порождённых импровизацией, взявшихся ниоткуда, как уловка манипуляций по настроению, случаю и без цели, но и с интонацией вполне конкретного прототипа, как реплика из истории живописи или известного на выбор лица, автопортреты в конце концов, - длятся и комплектуются в папки; на холстах являются некоторые из них.
___Конечно же, в наличии обязательный «долгострой», -  достаточного размера холст, на котором  формулируется нечто во времени, который сам стал темой, безуспешно завершающейся из года в год, и композиция его многострадальная после многих усилий так и канет под покрова других: «Переутомившиеся метафизики  у аркады среди деконструктивных элементов и череды ангелов» преследовали до времени, не оставляли в покое и казались неким отражением драматической светотени  грандиозного группового портрета, некоего ритуального действа, торжественного, тождественного и театрального, не вполне объяснимого по своему смысловому содержанию, - так поданы и соединены средь арочных проёмов и посторонних конструкций эти персонажи, -  отражённого и представляемого как диковатый отсвет Рембрандтова «Ночного дозора», как мотивы из долгих сумерек, наводнённых больными, тщательно выписанными  фигурами, теперь уже нашего современника, норвежца Одда Нердрума, художника «китча», как он себя позиционирует, художника, отсидевшего три года в тюрьме за укрывательство от уплаты налогов, - и никакие возмущения общественности не смогли повлиять на суд и срок, – художника, помилованного королём, как в Средние века.