Как осень мне воспеть! Средь нимф, богов и граций
я к небу устремляю свой вдохновенный взор...
Подобные стихи нам запрещал Гораций.
Что ж, долу очи: пресловутый сор,
золотоносный прииск мой башмак «от Ecco»
метет; так борзый живописец пламенную кисть
вонзает в жирный холст,
или тревожит сад, резной срывая лист,
шум города, точнее – эхо.
Но отрясет, как знать, под ветер, дождь и холод,
вдруг пойманный врасплох, свой огнь, закат, убор
за день все тот же сад, - пусть колет небо крона,
и в обмороке пруд, и цепенеет ствол,
и мертвенно вокруг, в душе. Штрихом небрежен
вечерний след; он преходящ, витиеват и сыр –
саднят каблук сучки, и за решёткой он,
над берегом застыв,
не сумрачен, скорее – нежен.
Крест, скол, строка в сетях. Изысканны, трагичны,
средневековы, стылы в terra , мрак, Van Dyck
ныряют ветви. Густо отточен, закавычен
их жест, излом. Чуть голубеет дым
там, в хаосе стволов, вдали... Седой, лохматый пёс,
ко мне подсев, застыл, и кажется, что мы,
друг друга согревая, мечтаем об одном:
как сумерки прожить вдвоём,
то есть – без слёз.
И больно, и тепло - так полутьмы неторопливы песни,
неумолимы, прерывист вздох; другому дню вослед
ссыпают в шелуху листвы мел, известь, плесень:
припудрен труп, стан, остов, скелет, - ритм сбит,
подёрнут, - примерка пелены. Пора, прощай навек!
И вырастают на аллеях будки, чехлы, футляры...
Нам не расшифровать, о чем молчат, следя,
как убирают мрамор,
последняя Sibilla, первый снег.
1998г.